Новая литература на иврите
Вы находитесь на сайте "Архив статей из ЭЕЭ и статей на еврейские темы из Википедии"
Статья импортирована из Электронной Еврейской Энциклопедии
и (возможно) должна быть консолидирована с одной из нижеследующих, уже имеющихся статьей: or Иврит or Иврит or Иврит or Иврит or Иврит (Древне- и ново-еврейский язык) or Иврит (Древне- и ново-еврейский язык) or Иврит (Древне- и ново-еврейский язык) or Иврит (Древне- и ново-еврейский язык)
Источник:  |
||||||||
|
||||||||
ИВРИТ НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА
Содержание |
Введение
. В литературе на иврите, история которой длится более трех тысяч лет, новая литература на иврите мировоззренчески и формально выделяется светской тематикой (даже у глубоко религиозных авторов) и освоением ведущих жанров европейской литературы. Шимон Галкин расценивает эти особенности новой литературы на иврите как проявления общей тенденции исторического развития литературы на иврите, которая в той или иной мере постоянно подвергалась внешним культурным влияниям, в особенности — арабской литературы в средневековой Испании и итальянской литературы в эпоху Возрождения, когда идеи гуманизма в Италии, а затем и в Нидерландах, стали интегральной частью литературного творчества и научных трудов (главным образом философских и медицинских) на иврите. Большинство исследователей (например, Г. Шолем, И. Ф. Лаховер) связывают зарождение новой литературы на иврите с творчеством М. Х. Луццатто, жившего в Италии (1-я половина 18 в.), либо (как И. Г. Клаузнер) — с возникновением еврейского просветительского движения Хаскала в Германии (2-я половина 18 в.). Во всяком случае, именно с периода Хаскалы ясно прослеживаются в новой литературе на иврите преемственность основных идеологических тенденций и эволюция художественных форм, рельефно выступают характерные особенности новой литературы на иврите, отличающие ее от развивавшихся параллельно раввинистической литературы (см. Ахароним) и литературного фольклора, которые в конце 18 в. получают новый творческий импульс в хасидизме.
Период Хаскалы
. Проникшись идеями эпохи Просвещения (главным образом философии Г. В. Лейбница и Х. Вольфа), деятели Хаскалы (маскилим) в Германии (главные центры Берлин и Кенигсберг) задались целью приобщить еврейские массы к европейской культуре, полагая, что это будет заодно способствовать достижению евреями равноправия. Как публицистике, так и художественным произведениям маскилим был присущ пропагандистско-дидактический характер. Не отрекаясь от духовных ценностей и основных предписаний иудаизма, еврейские просветители призывали к их переосмыслению, руководствуясь критериями разума и «хорошего вкуса», а также к изучению светских наук. Хотя языком еврейских масс был идиш, писатели Хаскалы предпочли ему библейский иврит, доступный только еврейской интеллигенции, так как на языке Библии были воплощены универсальные ценности, усвоенные всем культурным миром, и он пользовался огромным престижем в глазах просвещенных христиан, тогда как идиш расценивался маскилим (вслед за европейскими просветителями) как локальный жаргон, на основе которого национальная культура не может развиваться успешно. Поэтому именно библейский иврит определил лексические и стилистические особенности новой литературы на иврите периода Хаскалы, наделив ее высокопарностью. К ивриту Талмуда и средневековой литературы маскилим обращались главным образом в нравоучительных сочинениях. Основоположник немецкой Хаскалы М. Мендельсон выпустил два номера первого светского периодического издания на иврите «Кохелет мусар» (1755). При его участии в Кенигсберге началось издание нерегулярно выходившего литературного альманаха «hа-Меассеф» (1784–1811). Достижения альманаха в области художественной литературы были невелики. Однако его появление стало основополагающим начинанием новой литературы на иврите, и в нем выступали все виднейшие представители немецкой Хаскалы: Ш. Маймон, Д. Франко-Мендес (1713–92), И. А. Эйхель (1756–1804), И. Сатанов (1732–1804), Ш. Кохен (1772–1845) и др. Значительным явлением ранней Хаскалы было творчество Н. Г. Вессели. Его послание австрийским евреям «Диврей шалом ве-эмет» («Слова мира и правды», 1782), в котором излагались основные идеологические предпосылки Хаскалы, стало важнейшим публицистическим произведением движения. Дидактическая поэма «Ширей тиф’ерет» («Песни славы») написана Вессели по образцу эпических произведений Ф. Клопштока и Ф. Шиллера и посвящена жизни Моисея. Совмещению в поэме библейского стиля с легендами из Талмуда и Мидраша следовали многие поэты новой литературы на иврите в 19 в. В художественной литературе немецкой Хаскалы преобладала поэзия (басни, притчи и аллегории, эпические поэмы и драмы, лирические стихотворения). Сюжеты и герои произведений чаще всего заимствовались из Библии: далекие от реальной жизни 18 в., эти романтические образы евреев древности полнее всего, по мнению авторов, могли воплощать идеалы просвещенного человечества. Некоторые произведения новой литературы на иврите создавались в 18 – начале 19 вв. и вне пределов Германии. Так, в Италии Э. Луццатто (1729–92) писал лирические стихотворения в традициях ренессансной поэзии на иврите, а в Петербурге И. Л. Невахович, писавший преимущественно на русском языке, опубликовал на иврите часть своих публицистических произведений, опровергавших аргументацию антисемитов и призывавших евреев к просвещению. В начале 19 в. деятели Хаскалы в Германии стали писать на немецком языке, и в 1820-х гг. центром новой литературы на иврите стала Галиция, маскилим которой издавали по образцу «hа-Меассеф» ежегодники «Биккурей hа-иттим» (основал Ш. Кохен, Вена, 1821–31) и «Керем хемед» (Вена — Прага — Берлин, 1833–56). Наиболее ценным вкладом галицийских писателей в новую литературу на иврите являются научные исследования в области иудаизма. Н. Крохмаль в книге «Море невухей hа-зман» («Наставник колеблющихся нашего времени», 1851) предпринял попытку согласовать иудаизм с посткантианским (в основном гегельянским) идеализмом, подобно тому как Маймонид стремился в свое время примирить еврейскую религию со средневековым аристотелизмом. Труд Крохмаля стал для его современников философским манифестом Хаскалы. Большое впечатление произвели также труды Ш. И. Л. Рапопорта в области иудаистики, особенно серия монографий о выдающихся ученых средневековья «Толдот аншей шем» («История знаменитых людей»), которая публиковалась в «Биккурей hа-иттим» и «Керем хемед». К представителям галицийской Хаскалы принадлежит также Ш. Д. Луццатто, живший в Италии, но поддерживавший тесную связь с просветителями Галиции. Лучшие его труды посвящены грамматике иврита и арамейского языка, толкованиям Библии, средневековой поэзии на иврите. Галицийские маскилим первыми в новой литературе на иврите обратились к сатире, сделав ее главным средством обличения религиозного фанатизма и обскурантизма. Поборник реформы еврейского народного образования И. Перл в романе «Мегале тмирин» («Раскрыватель тайн», 1819) язвительно высмеял хасидизм, представив его в гротескном освещении. Некоторые ученые считают этот роман первым реалистическим произведением в новой литературе на иврите. Едкой иронией пронизаны мастерские зарисовки пороков еврейского общества в стихотворных сатирах И. Эртера, написанных в высокопарном библейском стиле и составивших сборник «hа-цофе ле-вет Исраэль» («Обозреватель дома Израилева», 1858, посмертно). Значительным для этого периода поэтом был М. Леттерис, искусно переводивший на иврит многих европейских классиков (Вергилия, Ж. Расина, В. Гете, Ф. Шиллера, Д. Байрона и др.). В Кременце (Украина) в 1-й половине 19 в. протекало творчество И. Б. Левинзона, последователя галицийских мыслителей, главным образом Н. Крохмаля. Отвергая общую для публицистов Хаскалы риторичность, И. Б. Левинзон стремился писать доступным языком о насущных вопросах жизни, внушать читателям свободные от предрассудков представления о еврейской этике и религии, прививать любовь к знанию и производительному труду. В книге «Теуда бе-Исраэль» («Миссия Израиля», 1828) он пытался синтезировать тенденции Хаскалы с мировоззрением традиционного еврейства. В апологетико-теологических произведениях «Бет Иехуда» («Дом Иехуды», 1839), «Зрубавел» (1863–64) и «Ахия hа-Шилони hа-хозе» («Провидец Ахия hа-Шилони», 1863) И. Б. Левинзон рассматривает Талмуд как энциклопедический свод еврейской мудрости, а иудаизм — как гораздо более рациональную, либеральную и всеобъемлющую религию, чем христианство. В «Эфес дамим» («Нет крови», 1837; в русском переводе «Дамоклов меч», 1883) он доказал абсурдность кровавого навета. Его художественная проза и поэзия (главным образом в русле галицийской сатиры) менее значительны. К середине 19 в. крупным центром Хаскалы на территории Российской империи стала Вильна. Публицистическая деятельность литовских маскилим от М. А. Гинцбурга (1795–1846) до К. Шульмана и их переводы с европейских языков на иврит научно-популярных книг (в основном по истории и географии) и современных авантюрных романов пробуждали интерес к светским наукам и литературе даже в кругах ортодоксального еврейства (особенно — у учеников иешив). Первым значительным поэтом периода Хаскалы в Вильне был А. Д. Лебенсон, автор псевдобиблейских по стилю и лексике многословных риторичных поэм, в которых он славил «дщерь небес» — просвещение. Тем же стилем и лексикой он пользовался при создании лирических поэм, сумев, однако, дать в них глубоко личное выражение чувствам беспросветного пессимизма и бессилия человека перед неотвратимостью смерти. Трагическим мировосприятием проникнуто также творчество его рано умершего сына М. И. Лебенсона. Находясь под сильным влиянием немецкого романтизма, он одним из первых в новой литературе на иврите обратился к любовной лирике. В поэмах о Моисее, Яэль, Самсоне и других персонажах Библии поэт как бы отождествляет себя с ними, обнажая с большой эмоциональной силой трагизм их судеб. В произведениях М. И. Лебенсона библейский язык приобретает необычную для тех лет гибкость. Иногда поэт прибегает и к неологизмам. Его поэмы, изданные в сборниках «Ширей бат Цион» («Песни дочери Сиона», 1851) и «Киннор бат Цион» («Арфа дочери Сиона», 1870, посмертно) оказали значительное влияние на развитие поэзии в новой литературе на иврите Центральное место в литературе литовской Хаскалы 2-й половины 19 в. занимает творчество И. Л. Гордона. Начав с романтических поэм-идиллий на библейские мотивы, например «Давид у-Варзиллай» («Давид и Барзиллай», 1856), и сборника басен «Мишлей Иехуда» («Басни Иехуды», 1860), в которых сюжеты Эзопа, Ж. Лафонтена, И. Крылова обрели еврейский национальный колорит (в сборник вошли и стихотворные пересказы некоторых притч из Мидраша), И. Л. Гордон вскоре посвятил почти полностью свое творчество активной и упорной борьбе за просвещение народа. В поэмах «Коцо шел йод» («Из-за йоты»), «Шней Иосеф бен Шимон» («Два Иосефа бен Шимона») и других он подчеркивает отрицательные стороны жизни еврейства в современной ему России и Восточной Европе, яростно обличает духовных руководителей народа, внедряющих буквализм в отношение к религиозным предписаниям, утрированную обрядность, что порождает суеверия, фанатизм, изоляцию евреев от нееврейской среды и болезненно ненормальный характер их бытового уклада. В отличие от предшественников, И. Л. Гордон в «Цидкияху бе-вет hа-пкуддот» («Цидкияху в темнице», 1879) ставит под сомнение духовную ценность не только традиционного раввинизма, но и самой Библии, ратуя за реалистический подход к жизни. В поэзии И. Л. Гордона пафос Хаскалы выражен с предельной силой. Поэт несколько менее скован библейской фразеологией и избегает цитирования целых стихов Библии, как это делали до него. Рассказы И. Л. Гордона заложили основу жанра новеллы на иврите. Так же как публицистические статьи и первые в новой литературе на иврите фельетоны И. Л. Гордона, эти рассказы изобилуют лексикой Талмуда, Мидраша и более поздней раввинистической литературы. В период литовской Хаскалы значительный вклад в формирование жанра романа на иврите внес А. Мапу. В исторических романах об эпохе Первого храма «Ахават Цион» («Любовь в Сионе», 1853) и «Ашмат Шомрон» («Вина Самарии», 1865) он противопоставил неприглядной действительности идеализированную, как в драмах 1-й половины 18 в. на иврите, яркую природу и красочную жизнь древнего Израиля, заполненную сельским трудом и радостью созидания. На этом пасторально-идиллическом фоне развертывается сложная интрига повествования с героическими подвигами и романтическими похождениями в духе А. Дюма-отца и Э. Сю. Библейский язык, созвучный описываемой эпохе, усиливал в этих романах иллюзию реальности их искусственной фабулы и условных образов, в которых питомцы хедеров и иешив видели персонажей, чуть ли не равноценных героям Библии, а сами романы (особенно первый из них) воспринимали как символ возможного обновления жизни и возрождения еврейской нации. В романе «Аит цавуа» («Ханжа», 1857–69), навеянном сатирами И. Перла и И. Эртера, Мапу высмеивает современный ему быт еврейской черты оседлости. Однако, призывая к просвещению, он резко критикует тенденцию к культурной ассимиляции. В этом романе лексика (в основном все еще библейская), ограничив возможности отображения повседневной жизни, явилась одной из причин его художественной слабости. Тем не менее «Аит цавуа» проложил путь жанру реалистического романа в новой литературе на иврите. Реалистическую линию А. Мапу на исходе эпохи Хаскалы продолжал П. Смоленскин, огромное влияние которого связано с его публицистическими произведениями, в которых он проповедовал идеи национального возрождения еврейства (см. ниже). Вынужденный много странствовать, он в серии романов («hа-тоэ бе-дархей hа-хаим» — «Блуждающий по путям жизни», 1868–70; «Симхат ханеф» — «Радость лицемера», 1872, и др.) представил обширную галерею картин еврейского быта в России, Восточной Европе и отчасти на Западе. Описывая самоотверженную борьбу просветителей с косностью, он указывал и на пагубные стороны Хаскалы, ведшей к ассимиляции, то есть к полному отходу от иудаизма и еврейства. Однако художественный уровень его романов значительно снижает тенденциозная дидактичность, воплощенная в ходульных персонажах и надуманных ситуациях. К рубежу периодов Хаскалы и движения за национальное возрождение относятся романы Р. А. Браудеса «hа-дат ве-hа-хаим» («Религия и жизнь», отдельное издание 1885) и «Штей hа-кцавот» («Две крайности», 1888), в которых просветительские тенденции воплощены в более художественной форме. Их сюжеты реальны, персонажи изображены правдиво, с более глубоким проникновением в их внутренний мир, а язык ближе к нормам живой речи и почти свободен от витиеватости. Браудес не только изображает конфликт просветителей с застывшими формами иудаизма, но и вскрывает противоречия в самом движении Хаскала, его неспособность разрешить проблемы современного еврейства. Деятели новой литературы на иврите на территории Российской империи в эпоху Хаскалы группировались вокруг общественно-литературных еженедельников «hа-Маггид», «hа-Мелиц», «hа-Кармел» (1860–79, Вильна) и др., а особенно вокруг основанного П. Смоленскиным «hа-Шахар». Ряд ценных исследований в различных областях иудаистики опубликовали ученые Ш. Закс (1815–92), Ш. И. Финн, М. Страшун, А. Гаркави и др.
Литература национального возрождения в Польше и России (1880–1918)
. Уже к началу 1870-х гг. многие деятели Хаскалы начали осознавать ущербность идей и практики движения, его несостоятельность как средства исцелить недуги еврейского народа. Обнажились отвлеченность и рассудочность их литературного творчества, далекого от насущных проблем еврейской жизни, а главное (что отмечал еще А. Мапу) — таившаяся в исходной программе Хаскалы перспектива утраты евреями национального самосознания и самобытности в результате ассимиляции. Поиски новых путей преобразования еврейской жизни и методов литературного творчества породили полярные взгляды. Так, еще в 1860-х гг. с позиций философии и эстетики Д. Писарева критиковал литературу Хаскалы А. У. Ковнер, а П. Смоленскин и А. Я. Паперна, следуя взглядам В. Белинского и Н. Чернышевского на литературу, в своих литературно-критических сочинениях призывали реалистически изображать и критически оценивать действительность. Поэт-публицист И. Л. Левин (Иехалел), близкий в 1870-х гг. к А. Ш. Либерману, издателю первого на иврите социалистического журнала «hа-Эмет» (Вена, 1877), противопоставлял программе Хаскалы идеи борьбы за социальное равенство. М. Л. Лилиенблюм в статье «Олам hа-тоху» («Мир хаоса», 1873) и в автобиографической книге «Хатт’от-неурим» («Грехи юности», 1876), обличая обскурантизм, обвинял и Хаскалу в бесперспективности. П. Смоленскин в полемически заостренных статьях «Ам олам» («Вечный народ», журнал «hа-Шахар», № 3, 1872) и «Эт латаат» («Время насаждать», там же, №№ 6, 8, 9) порицал ассимиляторство немецких маскилим, расценивая Хаскалу как одну из вех на пути к обновлению еврейской культуры, переусвоению духовных ценностей еврейства и пробуждению национального самосознания, и призывал к возрождению нации. Попытку объективно оценить значение хасидизма и примирить с ним деятелей Хаскалы предпринял Э. Цвейфель в книге «Шалом ал Исраэль» («Мир Израилю», части 1–4, 1868–73). С позиций ортодоксального иудаизма выступил против тенденций Хаскалы И. М. Пинес в сочинении «Ялдей рухи» («Детища моего духа», 1872), а позднее также З. В. Явиц в «Мигдал hа-меа» («Башня века», 1887), ратуя за возврат к еврейской традиции и доказывая, что ее положительные ценности не вступают в противоречие с общечеловеческими гранями европейской культуры. Волна еврейских погромов на юге России в начале 1880-х гг. существенно изменила характер и направленность новой литературы на иврите. И. Л. Гордон, чье творчество в последнее десятилетие его жизни отмечено глубоким разочарованием в Хаскале и мучительными сомнениями, в стихотворениях «Ле-ми ани амел» («Для кого тружусь»), «Би-неарейну у-ви-зкенейну нелех» («Все в путь, и стар и млад») и др., а также в статьях на злобу дня требовал переосмысления еврейской истории и проблем национального существования еврейства. П. Смоленскин с присущими ему энтузиазмом и публицистическим жаром присоединился к глашатаям движения предшественников сионизма Ховевей Цион. За ним последовали многие писатели старшего (М. Д. Брандштедтер, А. Б. Готлобер) и младшего поколений. М. Л. Лилиенблюм стал одним из идеологов движения и призывал восстановить полноценную национальную жизнь на древней родине, обратившись к производительному сельскохозяйственному труду в Эрец-Исраэль. Романтическим мечтам об Эрец-Исраэль, навеянным историческими романами А. Мапу, и надеждам на обновление собственной жизни на некогда цветущей земле праотцев посвятили основную часть своей лирики М. М. Долицкий, Н. Х. Имбер, М. Ц. Мане. В то же время писатели пытаются постичь движущие силы еврейского общества, осмыслить происходящие в нем процессы. Сатирическое обличение отступает на второй план перед строго реалистическим изображением действительности, раскрытием реальных душевных и интеллектуальных конфликтов в судьбах героев произведений. Не отказываясь от критики фанатизма и обскурантизма, литераторы стремятся глубже проникнуть в сущность устоев иудаизма, чтобы найти для него формы, отвечающие новым условиям жизни. Углубленный анализ корней антисемитизма и причин отторжения евреев галута окружающей средой приводит к убеждению, что евреи как нация обречены в диаспоре на вырождение. Новая литература на иврите в целом все явственнее приближается к идеологии движения Ховевей Цион, а позднее приобретает сионистское направление, которое достигло зрелости в публицистике Ахад-hа-Ама и в поэзии Х. Н. Бялика, раннее творчество которых протекало в Одессе. Поискам радикальных путей национального возрождения и усилению сионистского направления в новой литературе на иврите косвенно способствовало творчество Менделе Мохер Сфарима, также связанное с Одессой. Прозванный «дедушкой еврейской литературы», он внес основополагающий вклад в ее развитие как на идиш, так и на иврите. Хотя до конца жизни писатель не отвергал идейных позиций Хаскалы и формально не примкнул к сионизму, его беспощадно правдивое, близкое порой к натурализму изображение нищенского быта и убожества еврейского местечка, язвительная критика тунеядства и схоластического мудрствования, и в то же время — гневное обличение дискриминирующего евреев общества, которое обрекает целый народ на бесправие и вырождение, стимулировали стремление к радикальным преобразованиям еврейской жизни и к национальному возрождению. Вместе с тем, гоголевский «смех сквозь слезы» и трогательное сочувствие своим героям сочетаются у писателя в образах, воплощающих неистребимую духовность евреев, тягу к идеальному миру, порожденную традиционным религиозным мистицизмом и обретающую в реальности форму донкихотства. Начав свой творческий путь романом в духе Хаскалы «hа-авот ве-hа-баним» («Отцы и дети», 1868), он стал писать на идиш, бытовом языке евреев России и Восточной Европы (см. Идиш литература). Однако в 1886 г. он вновь обратился к ивриту, на который начинает переводить, подвергая переработке, произведения, написанные им на идиш. С середины 1890-х гг. в журналах «hа-Шиллоах», «hа-Пардес» (1892–96) и др. появляются повести «Эмек hа-баха» («Долина плача»), «Масот Биньямин hа-шлиши» («Путешествия Вениамина Третьего»), «Сефер hа-кабцаним» («Книга нищих»), «Сусати» («Кляча»), вошедшие в «Кол китвей Менделе Мохер Сфарим» «Все сочинения Менделе Мохер Сфарима», тт. 1–3, Краков-Одесса, 1909–12) — первое полное собрание сочинений, написанных им на иврите. В этих произведениях писатель создал новый языковый синтез, объединив лексику всех этапов развития иврита — от библейского до современной автору раввинистической литературы, что приблизило древний язык к идиш, позволило секуляризировать религиозную терминологию и дало возможность живо и ярко представить картину жизни еврейских масс во всей ее полноте. Подлинный переворот в новой литературе на иврите произвело художественное воспроизведение писателем на иврите мельчайших деталей быта, мимики и особенностей речи героев, пластические описания природы. Достижения Менделе Мохер Сфарима оказались настолько плодотворными, что в художественной прозе на иврите вплоть до 50-х гг. 20 в. преобладал его язык, глубоко отличный от развивавшегося к тому времени в Эрец-Исраэль живого разговорного иврита. Духовным руководителем новой литературы на иврите конца 19 – начала 20 вв. стал идеолог национального возрождения Ахад-hа-Ам. Собранными в «Ал парашат драхим» («На перепутье», тт. 1–4, 1904–20) статьями, очерками и эссе, строгими и ясными по стилю, свободными от былой витиеватости, он поднял до европейского уровня публицистику на иврите. Глубокий мыслитель, Ахад-hа-Ам, отталкиваясь от концепций западноевропейского национализма и дарвинистической социологии Г. Спенсера, рассматривал иудаизм как систему идей, законов и нравов, которую еврейская нация создала, подчиняясь инстинкту самосохранения («воля к жизни»). Каждый человек воспринимает себя как частицу национального организма, насыщенного наследием прошлого и беспрерывно формирующего будущее. Несоответствие окаменелых традиционных форм задачам создания светского общества требует переосмысления таких основных концепций иудаизма, как монотеизм и мессианство, и их выражения в понятиях современной европейской цивилизации при сохранении исконной основы еврейской национальной культуры. Тем самым жизнь каждой личности обретает новое содержание. Это возможно лишь при условии возрождения еврейского духовного центра в Эрец-Исраэль, который будет питать весь народ в рассеянии и переродит еврейское общество, и этому должна быть всецело посвящена новая литература на иврите. В полемике с молодым поколением новой литературы на иврите (М. Эренпрайз и писатели варшавской школы; см. ниже) Ахад-hа-Ам отвергал еврейскую художественную литературу, выходящую за рамки специфически национальной тематики. Основанный им в 1899 г. ежемесячник «hа-Шиллоах», самый влиятельный литературный журнал периода национального возрождения, благодаря его взыскательности отличался высоким эстетическим уровнем. В художественной прозе реалистическому методу Менделе Мохер Сфарима следовал М. З. Файерберг, творчество которого посвящено душевным метаниям местечковых интеллектуалов, пытающихся преодолеть отрыв от родной духовной почвы. Большинство его рассказов носит автобиографический характер. Герой его повести «Леан» («Куда», 1899), потеряв веру в Бога Израиля, не находит утешения и в Боге Аристотеля, который кажется ему безжизненным и бессильным. Он демонстративно гасит свечу в синагоге во время богослужения в Иом-Киппур и перед самоубийством дает ответ на вопрос «куда?»: «На Восток!... Европа больна... Запад — величайший враг иудаизма... Еврейский народ должен вернуться в свою страну не ради спасения от кнута и нищеты, а для того, чтобы положить основу новому обществу и новой жизни, в отличие от увядшего, опустошенного, убогого общества в галуте». Строго реалистически изображает «оторванных от корней» антигероев И. Бершадский в романах «Бе-эйн матара» («Без цели», 1899) и «Негед hа-зерем» («Против течения», 1901). Большой популярностью пользовались короткие бытовые рассказы Бен-Авигдора, который опубликовал также роман о евреях в средневековой Испании «Лифней арба меот шана» («Четыреста лет тому назад», 1892; переработка для юношества под названием «Дон Мигуэль», 1907). Он интенсивно работал и в области оригинальной и переводной литературы на иврите для детей и юношества. Рассказы и сказки для детей писал также Иехуда Штейнберг. Особое направление новой литературы на иврите возникло в Варшаве, где группа писателей пыталась найти почву для духовного преобразования еврейства в тех творческих течениях еврейской культуры, которые, по их мнению, были подавлены основной тенденцией талмудического и даже библейского иудаизма. В оценке этих течений варшавская группа руководствовалась идеями и эстетическими принципами европейского неоромантизма и импрессионизма. Д. Фришман объявил себя «европейцем, пишущим еврейскими буквами», и отстаивал примат эстетического критерия в литературе. Он много переводил на иврит У. Шекспира, Д. Байрона, Г. Гейне, Г. Ибсена, Ф. Ницше, А. Пушкина и др. В его новеллах и очерках, проникнутых тонким лиризмом, конфликт поколений предстает как столкновение религиозно-этических самоограничений с бурей страстей, аскетизма — со стремлением к полноте жизни и красоте («Бе-иом hа-киппурим» — «В Судный день», 1881). Оригинальным вкладом в новую литературу на иврите является цикл архаизованных новелл, где Д. Фришман попытался «восстановить мироощущение древних израильтян в их затаенном протесте против натиска Моисеева Закона, подавляющего естественные инстинкты человека, который стремится к органическому слиянию с таинственными силами природы» (посмертный сборник «Ба-мидбар» — «В пустыне», 1923). Эссеист и критик Р. Брайнин, как и Д. Фришман, видел в современной ему литературе на иврите часть европейской литературы. Писавший как на идиш, так и на иврите И. Л. Перец в поисках жизнеутверждающих начал иудаизма обратился к еврейскому фольклору и хасидизму. В рассказах, полностью собранных посмертно в «Ми-пи hа-ам » («Из уст народа», т. 1, Собр. соч., Т.-А., 1948–60) и «Хасидут» («Хасидизм», т. 2 того же издания), он трактует хасидские и фольклорные мотивы в духе светского гуманизма. Его романтические рассказы насыщены символикой. Мистический экстаз своих героев И. Л. Перец воспроизводит экспрессионистскими средствами, особенно в лирических диалогах. К неоромантическому течению в новой литературе на иврите относится и творчество М. И. Бердичевского, яркого беллетриста и мыслителя. В рассказах, очерках, повестях, публицистике и философских эссе он, следуя тезису Ф. Ницше о «переоценке ценностей», подвергал сомнению всю систему ценностей традиционного иудаизма, обвиняя его в бескровности, ущербности и религиозном конформизме, подавляющем свободу индивидуума. Оспаривая утверждения Ахад-hа-Ама о едином потоке еврейской культуры, он подчеркивал ее многоликость, указывая на бурные жизненные силы, которые противоборствовали основному руслу иудаизма в библейский период и подспудно действовали в народных сказаниях и легендах последующих веков (собиранию и обработке которых он посвятил много энергии); с новой мощью они прорвались в хасидизме, в котором М. И. Бердический усматривал бунт творческой личности против насильственно насаждаемого раввинизмом единомыслия. Его роман «Мирьям» (1921) и рассказы (свыше 150) во многом автобиографичны. Часто рассказ представляет собой эмоционально напряженный монолог с отступлениями — эссе («Маханаим» — «Два лагеря», 1899; «Орва парах» — «Небылица», 1900; «Гарей рехов» — «Жители улицы», 1900, и др.). Его герои тщетно пытаются вырваться из узкого мира, привычного с детства. Они — потерянные души, не способные ни смириться с пуризмом иудаизма, ни принять всеразрешающее вольнодумство. hа-талуш — личность, оторванная от корней и обреченная на беспочвенное прозябание, — надолго стал благодаря М. И. Бердичевскому одним из наиболее распространенных персонажей новой литературы на иврите. Вершиной новой литературы на иврите европейского периода явилась поэзия Х. Н. Бялика. В его творчестве борьба противоположных начал — личного и национального, земного и духовного, национального и универсального, бунтарского новаторства и интимной приверженности к еврейской традиции, обличительного пафоса библейских пророков и глубокого лиризма — стала выражением внутреннего конфликта целого поколения. В выработанной Х. Н. Бяликом поэтической манере найдено тонкое равновесие между традиционным стилем древних священных книг, средневековой религиозной литературой и современной европейской поэзией. Его творчество с самого начала было связано с идеями национального возрождения, что прежде всего определило заслуженную им славу еврейского национального поэта. Убежденный последователь Ахад-hа-Ама, он считал, что духовно-культурный светский национализм способен синтезировать в себе диаметрально противоположные еврейскую и европейскую культуры. Невозможность вернуться в потерянный рай религиозной веры порождает в душе поэта отчаяние («Левади» — «Последний», 1902; «Лифней арон hа-сфарим» — «Перед книжным шкафом», 1910). В цикле «Ширей hа-заам» («Песни гнева») он бичует народ и его вождей за равнодушие и сомнения в искупительной миссии сионизма. Противопоставлением им звучит в поэме «hа-матмид» («Подвижник», 1895) тема целостности веры и беззаветной преданности религии. Однако в той же поэме Х. Н. Бялик мастерски изображает столкновение традиционного еврейского пуризма, строгих этических принципов молодого подвижника, посвятившего себя изучению Торы, и его подспудной тяги к радостям жизни и эстетическим ценностям широкого мира. Центральный мотив творчества Бялика — неустанные поиски преемственности, в которых настоящее оказывается связующим звеном между величием прошлого и обновлением народа в будущем. Посетив Кишинев после погрома, Х. Н. Бялик выразил свой гнев и потрясение в поэме «Бе-ир hа-харега» («Сказание о погроме», 1904), в которой жестокий реализм переплетается с обличением покорности народа, безропотно отдающего себя на растерзание («Огромна скорбь, но и огромен срам, и что огромнее — скажи, сын человечий»). В символической поэме «Метей мидбар» («Мертвецы пустыни», 1902) грядущее возрождение народа представлено как пробуждение древних богатырей-бунтарей, восставших против самого Бога, чтобы проложить путь на родину, и обреченных за это на долгие века непробудного сна в пустыне. Однако творчество Х. Н. Бялика не ограничивалось национальной тематикой. Он тонкий лирик («Цанах ло залзал» — «Ветка склонилась», 1911), автор стихотворений, включающих мотивы любви («Хахнисини тахат кнафех» — «Приюти меня под крылышком», 1905) и мастерские описания природы («Зохар» — «Зори», 1901; «hа-бреха» — «Заводь», 1905). Он переводил с идиш народные песни и писал стихи для детей. Следуя в прозаических произведениях лексическому опыту Менделе Мохер Сфарима, Х. Н. Бялик в поэзии почти не выходил за пределы библейского иврита, который творческим гением поэта был освобожден от какой-либо искусственности и обрел свойства, позволявшие выражать тончайшие движения души и в то же время служить для создания приподнято-торжественных эпических произведений. Поэт придерживался традиций европейского силлабо-тонического стихосложения, и только в «Мегиллат hа-эш» («Свиток о пламени», 1905) обратился к поэтической прозе. Современники усматривали в поэзии Х. Н. Бялика возрождение творчества пророков Израиля во всей полноте его жизненных сил. Среди плеяды поэтов, вдохновленных творчеством Х. Н. Бялика, первое место принадлежит Ш. Черниховскому. В его поэзии еще ярче выступает конфликт между иудаизмом и европейской культурой. Акцентируя в различные периоды творчества то одну, то вторую сторону конфликта, он стремится разрешить его путем эстетическо-поэтической гармонии, а не идеологического синтеза, как Х. Н. Бялик. Он более, чем какой-либо другой поэт в новой литературе на иврите, использует формы европейской поэзии: элегию, сонет, балладу, идиллию. Его переводы классической поэзии («Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Деяния Гилгамеша», финский народный эпос «Калевала», древнеегипетский «Гимн солнцу» Эхнатона, произведения Софокла, В. Гете, У. Шекспира, Г. Лонгфелло и многие другие) остаются по сей день бесценным вкладом в новую литературу на иврите. Поэт упорно искал на иврите аналогии стилю древнего эпоса и, обнаруживая их в эпических пластах Библии, обогащал, разнообразил и видоизменял соответственно новым задачам. Критика ограниченности и окаменелости еврейской культуры в галуте сочетается в его творчестве с поклонением эллинистическому идеалу красоты и античной культуре («Ленохах песел Аполо» — «Перед статуей Аполлона», 1899–1906). Подобно Д. Фришману, он находит подспудные дионисийско-языческие течения в библейском наследии и усматривает в их возрождении одну из задач национально-освободительного движения («Ле-Ашторет шир ве-ла-Бел» — «Песнь Астарте и Белу», 1909; «Ме-хезионот неви hа-шекер» — «Из видений лжепророка», 1899–1906; «Мот hа-Таммуз» — «Смерть Таммуза», 1910; «Сонетот Аккум» — «Языческие сонеты», 1919–35; «Ширим ле-Илииль» — «Песни Илииль», 1925). Тем не менее, в мастерских классических по стилю идиллиях («Левивот мевушалот» — «Вареники»; «Брит мила» — «Завет Авраама», 1901; «Ке-хом hа-иом» — «В знойный день», 1904; «Хатуната шел Элка» — «Свадьба Эльки», 1921) он любуется традиционным и полнокровным сельским бытом евреев в Крыму. Ш. Черниховский с энтузиазмом примкнул к сионизму и посвятил ему ряд пламенных стихотворений («Шир эрес» — «Колыбельная песня», 1897; «Сеу нес Циона» — «Несите знамя в Сион», 1898; «Ла-олим бе-харей Иехуда» — «Взбирающимся на горы Иудеи», 1925; «Омрим ешна Эрец» — «Говорят: есть Страна» и др.). Его творчество проникнуто оптимистическим гуманизмом, выраженным в одном из самых ранних его стихотворений «Ани маамин» («Кредо», 1892). Даже противопоставляя идиллическое восприятие человека как части вселенной трагическому мироощущению отдельной личности, отчужденной от окружающего мира, Черниховский приходит к непосредственному выражению цельности бытия (венок сонетов «Ла-шемеш» — «Солнцу», 1919) и к положительной оценке всего духовного наследия своего народа в рамках общечеловеческой культуры. Вторым по значению поэтом бяликовской плеяды был З. Шнеур. В стихах и поэмах он разрабатывает заложенные в поэзии Ш. Черниховского индивидуалистические мотивы бунта против условной морали современного общества. Его произведения проникнуты пессимизмом и скептицизмом по отношению к будущему европейской цивилизации («Иемей hа-бейнаим миткарвим» — «Близятся средние века», 1913). Его любовная лирика отличается смелостью с точки зрения принятых в тот период норм. Стихийные порывы и необузданные страсти не принимают в его творчестве вульгарных очертаний и выражены в нежно лирической форме. Лишь в стихотворениях о погромах на Украине в годы 1-й мировой войны представлен во всей полноте чудовищный разгул низменных инстинктов. В любовной поэме «Им цлилей hа-мандолина» («При звуках мандолины», 1912) З. Шнеур подчеркивает жестокое отношение европейской цивилизации к еврейству, которое отомстило ей христианством, заставив отказаться от красоты и «чувственного богатства» языческой культуры. Подобно Д. Фришману, М. И. Бердичевскому, Ш. Черниховскому, З. Шнеур пытается вскрыть подземные потоки добиблейского иудаизма в цикле «языческих» песен, якобы восстановленных им («Лухот гнузим» — «Сокрытые скрижали», 1941). З. Шнеур выступал как продолжатель поэзии Х. Н. Бялика и Ш. Черниховского. Его высшие поэтические достижения — в мощных описаниях величественной природы (поэма «Бе-харим» — «В горах», 1908), которую он противопоставляет хилым творениям цивилизации. Он был также видным прозаиком и опубликовал ряд рассказов на иврите (сборник «Ба-мецар» — «В теснине», 1923) и, главным образом, на идиш. В своих рассказах и повестях, переведенных им самим с идиш («Аншей Шклов» — «Люди Шклова» и «Пандре hа-гиббор» — «Пандре богатырь», 1944), З. Шнеур рельефно воспроизводит быт восточноевропейского еврейства между двумя войнами. Он превозносит наивного героя, силача-простолюдина, который отстаивает достоинство своего народа и воплощает в себе мощь древних еврейских воинов-богатырей, столь непохожих на бескровных, наделенных избыточной духовностью, но беспомощных обитателей еврейских местечек. Воинствующий национализм характерен для большинства многочисленных стихов, баллад, эпических и драматических поэм Я. Кахана, испытавшего влияние европейского неоромантизма. Основой им служат события древней еврейской истории и легенды о далеком прошлом. Национальное возрождение поэт воспринимает как осуществление мессианских чаяний о наступлении царства добра, красоты и личного счастья. Его рупорная поэзия, не достигнув пророческого пафоса Х. Н. Бялика, все же вдохновляла некоторые молодежные движения в сионизме. Лучшие произведения Я. Кахана — поэтические драмы «hа-нефилим» («Богатыри»), «Бе-Луз» («В Лузе»), «Ле-яд hа-пирамидот» («У пирамид»). Среди его переводов с немецкого — «Фауст» В. Гете. Редкой для новой литературы на иврите того периода певучестью, пластичностью и чутким восприятием природы отличается задушевная, сдержанная лирика Я. Фихмана. В импрессионистических литературных эссе он пытается раскрыть душевные переживания писателей, проникнуть в их внутренний мир. Сложную философскую поэзию создавал Я. Штейнберг. Избегая социальных и национальных мотивов, он стремился отразить национальное возрождение не столько в содержании, сколько в стилистике своих произведений, написанных лапидарным эллиптическим языком, который, по его мнению, был характерен для иврита Библии, «высеченного из твердых скал, а не вылепленного из песка, подобно славянским и германским языкам». В очерках и рассказах Я. Штейнберг изображал беспросветную жизнь евреев под гнетом враждебной среды и обреченные на неудачу попытки «оторванных от корней» людей влиться в эту среду. Период национального возрождения ознаменовался в новой литературе на иврите и расцветом периодических изданий. Кроме «hа-Шиллоах» Ахад-hа-Ама, большим влиянием пользовалась газета «hа-Цфира», основанная в Варшаве в 1862 г. Х. З. Слонимским и редактировавшаяся в 1886–1906 гг. блестящим публицистом Н. Соколовым. Самым значительным литературным журналом на иврите в Европе вплоть до середины 1930-х гг. стал основанный Д. Фришманом в 1918 г. объемистый ежегодный альманах оригинальной и переводной литературы «hа-Ткуфа».
Эрец-Исраэль
. Центр новой литературы на иврите в Эрец-Исраэль начал формироваться со времен первой алии. В 1881 г. в Иерусалиме поселился Э. Бен-Иехуда, сыгравший решающую роль в возрождении иврита как разговорного языка. Он обогатил лексику иврита множеством созданных им слов. В редактируемые им периодические издания «Хаваццелет» и «hа-Цви» (Иерусалим, 1884–1915) он ввел публицистический жанр в духе французской прессы, положив этим начало современной журналистике на иврите в Эрец-Исраэль. Все это со временем произвело переворот в языковой структуре и стиле новой литературы на иврите. К тем же годам относится публицистическая деятельность И. М. Пинеса, также поселившегося в Иерусалиме, З. В. Явица, жившего в Эрец-Исраэль с 1888 по 1897 гг., и публикация романтических очерков о первых еврейских сельскохозяйственных поселениях. В более реалистичной манере писал один из ранних поселенцев в Эрец-Исраэль М. Смилянский, хотя и его рассказы и повести из жизни Эрец-Исраэль окрашены в романтические тона. В его произведениях, опубликованных под псевдонимом Хаваджа Муса, впервые в новой литературе на иврите появляются арабские персонажи. Со второй алией (1904–14) прибыли в Эрец-Исраэль многие писатели и поэты, которые поселились главным образом в Яффе. Виднейшие из них: А. Д. Гордон, Ш. Цемах, С. Бен-Цион, И. Ахаронович, М. бен Х. Хакоhен, Рабби Биньямин, У. Н. Гнесин, Д. Шимони, Ш. И. Агнон, И. Х. Бреннер, Рахель, Я. Рабинович, А. З. Рабинович, Ц. Шац, Двора Барон, И. Кешет, А. Бараш и др. Большинство их группировалось вокруг еженедельника «hа-поэл hа-цаир» (1907–70). В их творчестве, наряду с ностальгическим изображением еврейского быта в странах исхода и воспоминаниями детства и юности, постепенно все больше места начинает занимать тематика и проблематика строительства еврейского национального очага в стране. Идиллическую и романтическую трактовку новой жизни на древней родине вытесняют реалистические описания душевных конфликтов и сомнений, связанных с переменой среды и бытового уклада, с разрывом между идеалом создания нового еврейского общества (главным образом на основе непривычного сельскохозяйственного труда) и повседневной жизнью, сопряженной с невзгодами и требующей порой самопожертвования. Самым примечательным писателем второй алии был И. Х. Бреннер, начавший литературную деятельность в России. Решающее влияние на его творчество, проникнутое глубоким пессимизмом, оказал Ф. Достоевский, «Преступление и наказание» которого он перевел на иврит. Герои И. Х. Бреннера — это в основном представители еврейской интеллигенции, психологически неспособные освободиться от оков того общества, против которого они восстают. Они обречены либо на скепсис, либо на душевные муки, приводящие их на грань безумия. Палестинская действительность не изменила мрачного мировосприятия писателя. И здесь он рисует лишь темные стороны нового быта, сомневаясь в успехе начинаний халуцим, мечтавших возродить народ, изнуренный многовековым прозябанием («Бейн маим ле-маим» — «Между водами», 1910; «Ми-кан у-ми-кан» — «Со всех сторон», 1911). В публицистических произведениях и критических статьях и эссе, постулируя примат национально-общественной проблематики над эстетическими принципами, он все же выражал мнение, что только в Эрец-Исраэль может быть воссоздана полнокровная, проникающая в глубины бытия реалистическая еврейская литература. Стиль И. Х. Бреннера, отрывистый и резкий, пренебрегающий художественной формой, отражает его нервозность и неуравновешенность. Однако в последних своих произведениях он уделяет больше внимания шлифовке стиля и внутренней структуре, что придает им зрелость и законченность. Его лучшим произведением является роман «Шхол ве-хишалон» («Бездолье и провал», 1920). Некоторые литературоведы считают И. Х. Бреннера предтечей экзистенциалистического направления в новой литературе на иврите. Друг Бреннера У. Н. Гнесин прожил в Эрец-Исраэль менее года (1907–1908), и неизменный персонаж его рассказов («Хацида» — «В сторону»; «Бейнатаим» — «Пока»; «Бе-терем» — «На пороге»; «Эцел» — «Вблизи», 1904–13) — все тот же hа-талуш, оторванный от корней еврейский интеллигент в галуте, которому посвящены произведения М. И. Бердичевского и молодого И. Х. Бреннера; однако новый ритм экспериментальной прозы Гнесина, глубокий психологизм и субъективно-лирическое восприятие окружающего мира, ассоциативный внутренний монолог, — все это послужило образцом для последующих поколений писателей Эрец-Исраэль, многие из которых видели в Гнесине зачинателя нового течения в новой литературе на иврите. Жизнь и чувства халуцим второй алии нашли поэтическое отражение в идиллиях Д. Шимони («Иовел hа-эглоним» — «Юбилей возниц»; «Ба-яар бе-Хадера» — «В лесу в Хадере»; «Мацева» — «Памятник»), написанных в стиле идиллий Ш. Черниховского, и в интимной задушевной лирике музыкальных стихов поэтессы Рахель, находившейся под сильным влиянием русской поэзии начала 20 в. («Киннерет»; «Ло шарти лах арци» — «Я не пела тебе, страна моя»; «Рак ал ацми лесапер ядати» — «Лишь о себе рассказать умела» и др.). Близка к ней по манере поэтесса Элишева, русская по национальности, начавшая еще до переселения в Эрец-Исраэль писать на иврите. Вскоре после октябрьской революции (1917) центр новой литературы на иврите в России был ликвидирован (см. в этой статье раздел Советский Союз), и неизбежный исторический процесс привел большинство пишущих на иврите в Эрец-Исраэль (Х. Н. Бялик, Ш. Черниховский, Я. Штейнберг, Я. Фихман, Я. Кахан, И. Х. Равницкий и многие другие). Третья алия (1920–24) состояла главным образом из халуцим, принесших с собою навеянные революцией идеалы создания бесклассового общества, основанного на социальной справедливости. Пытаясь совместить эти идеалы с идеей национального возрождения еврейского народа на исторической родине, они основали коллективные поселения на коммунальных началах, усматривая в них зачатки идеальных форм новой жизни. Трудности и лишения халуцим на пути к достижению своих целей, их душевные метания и интеллектуальные искания, их подвиги и неудачи, восторги и разочарования стали содержанием романа Н. Агмона «Ямим ве-лейлот» («Дни и ночи», 1926) и повести И. Яари «Ке-ор яхел» («Будет струиться, как свет», 1937). С повышенной эмоциональностью и пафосом выразил идеалы третьей алии И. Ламдан в экспрессионистско-риторической поэме «Масада» (1927), уподобляющей халуцианское заселение Эрец-Исраэль последнему оплоту евреев в войне против римлян, оплоту, который «никогда более не падет». В 1920–40-х гг. в Эрец-Исраэль достигли творческой зрелости такие признанные еще в России литераторы, как И. Г. Клаузнер, Х. Хазаз, Д. Шимони и др. Ш. Черниховский в эти годы создал лучшие из своих стихотворений и поэм, вошедшие в сборники «Реи, адама» («Смотри, земля», 1940), «Кохвей шамаим рехоким» («Дальние звезды небес», 1943). Ведущее положение в поэзии новой литературы на иврите подмандатной Палестины заняло новое направление, которое возглавлял А. Шлёнский. Присоединившись к литературному журналу «Ктувим» (1926–33; редактор Э. Штейнман), а затем став главным редактором журнала «Турим» (1933–34; 1938–39), А. Шлёнский выступал с резкой критикой поэтической школы Х. Н. Бялика. Он обвинял ее в приверженности к застывшим классическим формам, в окаменелости языка, в рационализме, которые тормозят развитие поэзии. Испытав влияние А. Блока, С. Есенина, В. Маяковского, акмеистов, а позднее — Б. Пастернака и О. Мандельштама, он призывал к усвоению новейших достижений мировой поэзии. Он ратовал за обогащение иврита неологизмами, за синтез разговорной лексики с классическими идиомами для того, чтобы язык был способен передавать во всей полноте переживания, сомнения и душевные метания поколения «бури и натиска», строящего новую жизнь на древней земле в эпоху ультраурбанизированной, техницизированной цивилизации. В своей поэзии А. Шлёнский блестяще справился с этой задачей, придав ивриту небывалую гибкость. Его стихотворения, насыщенные метафорами и сюрреалистическими образами (порой несколько вычурными), всегда мелодичны и музыкальны. Иногда он прибегает к белому стиху. Его поэзия отражает модернистские тенденции 1920–30-х гг. Преломляя в своей лирике чувство одиночества строителей родины и даже ужасы мировых и национальных войн, революций и погромов, А. Шлёнский не теряет веры в осуществление национальных и социальных идеалов сионизма и в конечную победу добра. Все его творчество проникнуто глубоким гуманизмом («Мир подобен Содому, пока в нем слышны стенания хоть одного ребенка»). Сборники стихотворений А. Шлёнского («Ле-абба-имма» — «К папе с мамой», 1927; «Бе-Гилгал» — «В Гилгале», 1927; «Бе-эле hа-ямим» —«В эти дни», 1930; «Авней боху» — «Камни хаоса», 1934; «Ширей hа-маполет ве-hа-пиюс» — «Песни разрухи и примирения», 1938; «Ширей hа-ямим» — «Песни дней», 1946) ознаменовали новый этап в поэзии новой литературы на иврите. Кроме уже упомянутых журналов, Шлёнский редактировал еженедельник «Иттим» (1946–48) и альманах «Орлогин» (1950–1957). Неоценимый вклад внес А. Шлёнский в развитие техники перевода на иврит. Он перевел большую часть поэтического наследия А. Пушкина («Евгений Онегин», «Борис Годунов», лирические стихотворения и др.), а также произведения Н. Гоголя, И. Бабеля, А. Блока, В. Маяковского, М. Шолохова, У. Шекспира, Ш. де Костера, Р. Роллана и др. Высшим выражением направления А. Шлёнского явилась поэзия Н. Альтермана. Он довел до изощренной виртуозности символичность образов и красочность стиха, обогатил ритмическую аранжировку, углубил метафоричность и лирическую проникновенность. Освоив поэтическую технику русского и французского символизма, он создал апокалипсическую картину современности, главные мотивы которой — борьба личности с обществом, контраст между уязвимостью человеческой души и бездушностью машинной цивилизации, тщетность жизни и непоколебимость идеалов (сборник «Кохавим ба-хуц» — «Звезды на улице», 1938; поэмы «Симхат аниим» — «Радость бедняков», 1941, и «Хагигат каиц» — «Летнее празднество», 1965). Остро ощущая демонические черты бытия, Н. Альтерман твердо отстаивает оптимистическую позицию еврейского мессианства, которому предназначено возродить еврейский народ и Страну Израиля и принести искупление всему человечеству. Это мировоззрение определяет подтекст большей части его стихотворений (главным образом баллад), собранных в книге «Ир hа-иона» («Город плача», 1957). Тематика и настроенность поэзии Н. Альтермана навеяны Катастрофой европейского еврейства и обновлением еврейского народа в Эрец-Исраэль. В строгой по архитектонике поэме «Ширей маккот Мицраим» («Песни казней египетских», 1944) многовековой опыт еврейского народа осмысляется как символ неизменной цикличности человеческой истории, как постоянное чередование добра и зла, крушения и возрождения. В еженедельной рубрике «hа-тур hа-швии» («Седьмая колонка») газет «hа-Арец» и «Давар» Н. Альтерман разрабатывал жанр публицистической, нередко сатирической поэзии на злобу дня. Колонка пользовалась огромной популярностью и стала неотъемлемой частью литературы, запечатлевшей историю борьбы ишува за освобождение, Войны за независимость и первых лет становления Государства Израиль. Популярны были и его стихи эстрадного жанра, многие из которых положены на музыку и поныне входят в израильский эстрадный репертуар. Его мастерские переводы сделали достоянием израильского читателя произведения Р. Бернса, У. Шекспира, Ж. Б. Мольера и др. К группе А. Шлёнского принадлежала также Леа Гольдберг. Усвоив эстетику русских акмеистов и используя достижения А. Шлёнского и Н. Альтермана в области ритма, гибкости и звучности поэтического иврита, поэтесса придала своей глубоко интимной лирике исключительную непосредственность в выражении тончайших движений души. Образный строй её поэзии выдержан в нежных, спокойных тонах. Поэтесса предпочитает классические формы, в особенности — сонет. Лишь в последний период ее творчества классическая метрика и рифмы уступили место свободному стиху и внутреннему ритму. В отличие от поэтов своего поколения, Л. Гольдберг почти не касается национальных, идеологических, политических и общественных мотивов. Её стихи несколько экзистенциальны по характеру и посвящены переживаниям детства («Шибболет иерукат hа-аин» — «Зеленоглазый колосок», 1940), восприятию природы (сборники «Ал hа-приха» — «Пора цветения», 1948; «Барак ба-бокер» — «Молния на заре», 1956), жизни и смерти («Мукдам у-меухар» — «Рано и поздно», 1959), любви (цикл сонетов «Ахавата шел Тереза ди Мон», «Любовь Терезы дю Мён», 1956, и др.). Ее волнуют проблемы эстетики и поэтического творчества. Значителен её вклад и в израильское сравнительное литературоведение. Среди её многочисленных переводов на иврит — «Война и мир» Л. Толстого, «Детство» М. Горького, «Пер Гюнт» Г. Ибсена и избранные сонеты Ф. Петрарки. Ярко сказалось влияние русской поэзии 1920-х гг. (особенно В. Маяковского) на творчестве А. Пэнна. Не выходя за пределы поэтики группы А. Шлёнского, он придал ей особый колорит, пытаясь одновременно выразить в символической форме эротическую чувственность («hа-ракиа hа-швии» — «Седьмое небо», 1971), романтику созидания в Эрец-Исраэль («Моледет хадаша» — «Новая родина», 1929), борьбу за независимость («Баллада ал шлошим ва-хамиша» — «Баллада о тридцати пяти», 1948) и воинственно коммунистическую идеологию («Негед» — «Против», 1935; «Тевел ба-мацор» — «Мир в осаде», 1941). Его лирика, вначале утонченная, все более уступает место плакатно-рупорной рифмованной публицистике. А. Пэнн был предшественником Н. Альтермана в области создания эстрадной песни и еще в начале 1930-х гг. вел в газете «Давар» рифмованную колонку на злободневные темы. К поэтам группы Шлёнского принадлежат также Э. Зусман и Р. Элиаз (1905–74). Своеобразный синтез модернистского новаторства и архаической еврейской поэзии создал И. Ратош, идеолог немногочисленной группы молодых интеллектуалов hа-иврим hа-цеирим (`младоевреи`) или Кнааним (`ханаанцы`), видевших в возвращении евреев на родину начало процесса формирования нового народа, культура которого должна питаться соками древней языческой (доиудаистической) цивилизации Ближнего Востока, в особенности — Ханаана (ср. выше о Д. Фришмане, М. И. Бердичевском и Ш. Черниховском). С этой идеологией тесно связано широкое использование И. Ратошем, наряду с новейшей идиоматикой современной поэзии и разговорного языка, древнейших пластов библейского иврита и даже древнеханаанской письменности, обнаруженной в раскопках Угарита. Таким образом, в его поэзии остро преломляются контрасты еврейской действительности в Эрец-Исраэль, где последние достижения современной европейской культуры живо перекликаются с древностью (сборники «Хуппа шхора» — «Черный балдахин», 1941; «Иохемед», 1951; «Цела» — «Ребро», 1959). Как последователь И. Ратоша известен Ахарон Амир. В стороне от влияния А. Шлёнского развивалось творчество поэтов Д. Фогеля, А. Бен-Ицхака (Сонне; 1883–1950) и И. Карни. Находясь вне сферы воздействия русской поэзии, они заимствовали тематику и жанры немецкого неоромантизма и символизма (С. Георге, Р. М. Рильке и Г. фон Гофмансталь). В 1960-х гг. они оказали значительное влияние на поэтов Новой волны. Современник А. Шлёнского Ш. Шалом, продолжая в основном традиции Х. Н. Бялика, внес в поэзию элементы каббалы и хасидизма. В его стихотворениях, поэмах, драматических и прозаических произведениях, собранных в 12 томах (1966–75), пафос национального энтузиазма, высокий эмоциональный накал, проникновение в тайники души и мистическое мировосприятие не всегда достигают поэтического синтеза. Рассматривая еврейскую историю как непрерывное стремление к личному искуплению и национальному избавлению, кульминацией которого является сионизм, Ш. Шалом трепетно откликается на современные события, в особенности на Катастрофу европейского еврейства и создание Государства Израиль. Глубокой религиозностью проникнута поэзия И. Ц. Риммона (1889–1958). В поэзии на иврите 2-й и 3-й четвертей 20 в. резко выделяется творчество У. Ц. Гринберга, которое не умещается в рамки какого-либо течения. Пройдя несколько стадий развития — от авангардистского экспрессионизма в стихах 1922–23 на идиш (журнал «Альбатрос») и экзистенциальной лирики на иврите (сборник «Анакреон ал котев hа-иццавон» — «Анакреон на полюсе скорби», 1928) до притязаний стать «поэтом израильских пролетариев» — У. Ц. Гринберг к середине 1930-х гг. окончательно пришел к национально-религиозному мировоззрению, определявшему в дальнейшем идеологические и эстетические основы его поэзии. Отвергая рационалистический гуманизм, он рассматривает историю с метафизических позиций, подчеркивая ее иррациональное начало, воплощенное в существовании еврейского народа, на который возложена мессианско-космическая миссия. Отречение от нее, принятие ценностей окружающих цивилизаций равносильно предательству, измене исконному призванию народа, избранного Богом со времен праотца Авраама. Конфликт между еврейством и христианством коренится в природе вещей. Восстановление царства Давида в его былом величии — категорический императив, нерушимый и несоизмеримый с критериями каких-либо философских или научных теорий. Достижению этой цели еврейский народ обязан посвятить все помыслы и действия и подчинить все духовные и материальные ценности («Сефер hа-китруг ве-hа-эмуна» — «Книга обвинения и веры», 1937). Катастрофа европейского еврейства — не только взрыв лютой вражды христианских народов к евреям, не только результат слепоты еврейства в галуте и недостатка усердия в осуществлении евреями своего призвания, но и страшное потрясение, которое должно стать грозным предупреждением и, в то же время, стимулом к возрождению («Реховот hа-нахар» — «Улицы реки», а также библейский город «Реховот Наречный», 1951; «Массехет нофим ба-кодеш» — «Ткань святых пейзажей», 1966). Все личные переживания поэта преломляются в его мощных стансах через призму этого мировоззрения. Цикл потрясающих глубокой скорбью элегий в «Реховот hа-нахар» проникнут нежной симпатией к святым традициям религиозного быта и этики еврейства, которым поэт противопоставляет примитивность, грубость и жестокость, прорвавшиеся в бесчеловечности Катастрофы, кровожадность окружающей среды. Символика У. Ц. Гринберга, его стиль и лексика заимствованы из различных источников еврейской культуры, обогащающих ее на протяжении трех тысяч лет. Библия, Талмуд, Мидраш, каббала, средневековая поэзия, синагогальная литургия, современный иврит, а также новаторская американская (У. Уитмен) и русская (В. Маяковский) поэтика сливаются воедино в многогранной поэзии У. Ц. Гринберга и в широком диапазоне ее интонаций — от призывного пафоса борца-энтузиаста до проникновенной лирики страдальца за судьбу народа. Святость народа Израиля и Эрец-Исраэль, мессианские чаяния как движущая сила истории еврейской нации — основные темы произведений ярчайшего представителя художественной прозы того периода Ш. И. Агнона. Объединив в органическое целое пласты трехтысячелетнего творчества на иврите, он в своих рассказах, повестях и романах достиг тонкого равновесия между ностальгической тягой к прошлому, чутким восприятием настоящего и мистическим видением будущего. Он занимает в прозе новой литературы на иврите то же место, что Х. Н. Бялик в поэзии. Сугубо индивидуальный стиль писателя, отмеченный печатью его гения, лишен пышности и приподнятости и отличается задушевностью. Внутренний ритм повествования исполнен сдержанной мощи. Разнородные элементы и контрасты содержания и формы в произведениях Ш. И. Агнона спаяны цельностью архитектоники. Он искусно пользуется всеми выразительными средствами еврейской литературы — от Библии и ее многочисленных комментариев до литературы Хаскалы, от Талмуда и Мидраша — до каббалы и хасидского фольклора: весьма своеобразно использование им библейских цитат, игры слов, многозначных аббревиатур, цифровых значений букв (см. Гематрия), арамеизмов, смыслового значения имен собственных и т. п. Новаторский, зачастую сюрреалистический гротеск органически сливается с традиционным жанром повествования, фантастика — с реальной действительностью, изображенной вполне натуралистично, быт современного Израиля описывается архаичной лексикой, а наивное народное сказание обретает сюжетную утонченность и интеллектуальную изощренность. Ш. И. Агнон мастерски выразил смятение современного еврейства в пору крушения вековых устоев, реализации мессианских идей посредством светского обновления национальной культуры на древней родине, продуктивизации еврейского общества и восстановления политической независимости (вместо мистически-религиозного искупления) — борьбу старых и новых начал. Цельность прошлого выступает у него в форме, близкой к сказочной; кризис настоящего — в форме строго реалистического повествования и параллельной ему системе символических образов; туманный идеал будущего — в виде аллегорических притч. Эпический роман «Хахнасат калла» («Дочь на выданье», 1931) — это картина духовного мира еврейства Галиции 18 в., по широте охвата аналогичная панораме христианской Испании у М. Сервантеса. Подобно Дон Кихоту, главный персонаж романа реб Юдл, объезжающий еврейские местечки Галиции, воплощает мировоззрение, уже ставшее к тому времени анахронизмом и всецело коренящееся в легендарном прошлом еврейского народа. Он пытается противопоставить это прошлое современности, которую явно игнорирует. «Ореах ната лалун» («Гость на одну ночь», 1938–39) — роман о закате восточноевропейского еврейства после 1-й мировой войны, о разрухе и опустошении, царящих в местах, где кипела бурная духовная жизнь. «Тмол шилшом» («Совсем недавно», 1945) стал классическим романом новой литературы на иврите. Его действие протекает в Яффе и Иерусалиме 1-го десятилетия 20 в. — в период второй алии. Герой романа, неискушенный репатриант-халуц из галицийского местечка, душевному строю которого новая жизнь, созидаемая в Эрец-Исраэль, оказалась чуждой, возвращается в Иерусалиме в лоно ортодоксии, в знакомый ему с детства быт. Он умирает бессмысленной смертью от укуса бешеной собаки, названной по имени моавитского царя — Балак. Насыщенный глубокой символикой зловещий образ Балака — одна из самых мощных аллегорических фигур в мировой литературе. Ш. И. Агнон в равной мере владел искусством незатейливого рассказа с нехитрым сюжетом, основанным на фольклорных мотивах («Сиппурей маасийот» — «Сказания», 1921; «Бе-сод иешарим» — «В кругу праведных», 1921; «Ал-каппот hа-манул» — «У затвора», 1922, и др.), и мастерством изобретательного переплетения повествовательных ситуаций, описания любовных интриг и сложных психологических процессов («Паним ахерот» — «Превращение», 1933; «Гиват hа-хол» — «Песчаный холмик», 1920; «hа-рофе у-грушато» — «Врач и его бывшая жена», 1941; «Шира», 1971). Сборник рассказов «Сефер hа-маасим» («Книга деяний», 1932) открывает новую страницу сюрреалистического символизма в новой литературе на иврите. Ш. И. Агнон не призывает к бунтарству. Герои его пассивны. Они покоряются судьбе, в которой автор усматривает целесообразность и «Божественную закономерность» («Тхила» в сборнике «Ад хенна» — «До сих пор», 1960). Даже в самых трагических его рассказах, повестях и романах подспудно звучат оптимизм и вера в конечную осмысленность мироздания, бытия и существования еврейского народа, все страдания которого оправдывает возложенная на него великая миссия искупления человечества. Большинство рассказов, повестей и романов Ш. И. Агнона построено по принципу контрапункта: под внешним пластом литературного повествования — от первой новеллы, опубликованной в Эрец-Исраэль, «Агунот» (1908; см. Агуна), до одной из поздних повестей, «Идо ве-Эйнам» («Идо и Эйнам», 1950) — струится поток сокровенного смысла, раскрытию которого посвящено множество статей и исследований израильских критиков и литературоведов. Творчество Ш. И. Агнона, ставшее одной из вех развития новой литературы на иврите, оказало огромное влияние на все последующие ее течения. Х. Хазаз — второй по значимости прозаик новой литературы на иврите в подмандатной Палестине. Продолжая традицию Менделе Мохер Сфарима, он особенно изощренно пользовался лексикой Талмуда и Мидраша, и, даже описывая израильскую действительность, почти игнорировал современный иврит. Первые его произведения (впоследствии переработанные) посвящены жизни евреев черты оседлости в период октябрьской революции («Ми-зе у-ми-зе» — «С обеих сторон», 1924; «Пиркей махпеха» — «Очерки переворота», 1927; «Шмуэль Франкфуртер», 1925). В них представлен распад старого еврейского местечка и коренная ломка жизни еврейства на юге России. Самопожертвование евреев во имя социалистической революции приводит к разрухе вместо ожидаемого избавления. Крушение идеалов и разрыв между мечтой и действительностью остается основной проблематикой Х. Хазаза и в произведениях, посвященных жизни евреев в подмандатной Палестине, а впоследствии и в Государстве Израиль (сборник «Аваним ротхот» — «Кипящие камни», 1946). Ничтожество отдельной личности по сравнению с грандиозностью исторических событий и мессианскими чаяниями еврейского народа приводит его к горькому заключению, что еврейский народ настолько смирился с состоянием рабства в галуте, что не только готов поступиться национальным освобождением, но даже опасается его (драма «Бе-кец hа-ямим» — «В конце дней», 1946), а сионизм представляет собою чуть ли не антипод иудаизма («hа-драша» — «Проповедь», в сборнике «Кипящие камни»), несмотря на подвижничество его сторонников, их постоянную готовность к самопожертвованию («Бе-колар эхад» — «В одной петле», 1963). Коллизия мечты и реальности приводит Х. Хазаза к трагикомическому, а порой и карикатурному изображению действительности. Он прибегает к сатире, сарказму, гротеску. Особое место занимают в его творчестве рассказы и повести из жизни йеменских евреев («hа-иошевет ба-ганим» — «Обитающая в садах», 1944; «Яиш», 1947–52), в которых Хазаз пытается проникнуть в духовную сущность этой ветви еврейства и мастерским описанием быта йеменитов доказать единство истории еврейского народа и его культуры во всех уголках диаспоры. Г. Шофман приобрел популярность как исключительный мастер лирических новелл, коротких психологических рассказов и ярких зарисовок действительности в очерках, размер которых часто не превышает нескольких строк (цикл «Штаим шалош шурот» — «Две-три строки», вошедший в собрание сочинений, 1946–52). Рассказы и повести о жизни в местечках России и Восточной Европы и переходе к новому быту в Эрец-Исраэль писали С. Бен-Цион, А. Бараш, Д. Барон и И. Д. Беркович. Последний испытал сильное влияние Шалом Алейхема, почти все произведения которого перевел на иврит. Мытарствам еврейского населения Иерусалима во время 1-й мировой войны посвятил реалистический роман-трилогию «Ад Иерушалаим» («До Иерусалима», 1957) А. Реувени (1886–1971). Страдания и издевательства, выпавшие во время этой войны на долю еврея-добровольца австро-венгерской армии, живо воспроизвел А. Хамеири в автобиографических во многом романах «hа-шигаон hа-гадол» («Великое сумасбродство», 1930) и «Бе-гехинном шел матта» («В земном аду», 1932). Жизни еврейских поселений (особенно — киббуцов) в подмандатной Палестине посвятил А. Эвер-hа-Дани (1899–1972) ряд рассказов и роман «Цриф hа-эц» («Деревянный барак», 1930). Моше Стави (1884–1964) описывал природу Эрец-Исраэль, воспевал земледельческий труд и изображал жизнь и быт арабской деревни («Сиппурей кфар» — «Деревенские рассказы», 1959; «hа-кфар hа-арави» — «Арабская деревня», 1946). В стиле Г. Мопассана и А. Чехова выдержаны отмеченные тонкой интеллектуальностью новеллы И. Шенхара. Герои многих из них — представители еврейской интеллигенции городов и сельскохозяйственных поселений (сборник «Ямим иедаберу» — «Дни говорят», 1945; «Эхад ме-элеф» — «Один из тысячи», 1947). Я. Хоровиц (1901–75) писал рассказы в манере западноевропейского сюрреализма 1930–1940-х гг. (сборники «Хатулотай hа-леванот» — «Мои беленькие кошечки», 1939; «Олам ше-ло нехрав адаин» — «Все еще не разрушенный мир», 1950). Эротизм приобретает в них символический смысл. Самобытным колоритом отличаются романы и повести И. Бурлы («Ишто hа-снуа» — «Его ненавистная жена», 1928; «Би-кдушша о бе-ахава» — «В святости или любви», 1935; «Алилот Акавья» — «Похождения Акавьи», 1939, русский перевод Тель-Авив, 1980). В них изображены быт и образ жизни сефардского еврейства Ближнего Востока, отражены его мессианские чаяния, использован сефардский фольклор. Не менее красочны и немногочисленные рассказы И. Шамми (1889–1949) о жизненном укладе еврейских общин Ближнего Востока. Его «Никмат hа-авот» («Месть отцов», 1928) — одна из лучших повестей, рисующих быт арабов Эрец-Исраэль. Исторические романы писали А. А. Кабак, И. Ариха, И. Тверский и Я. Хургин. В трилогии И. Бар-Иосефа «Ир ксума» («Зачарованный город») прослежена судьба еврейской семьи в галилейском городе Цфате на протяжении четырех поколений. В период британского мандата широкое развитие в новой литературе на иврите получили в Эрец-Исраэль литературоведение и литературная критика. Центральная роль в этой области принадлежит языковеду, историку и литературоведу, последователю Ахад-hа-Ама И. Г. Клаузнеру. В монументальном труде «Хистория шел hа-сифрут hа-иврит hа-хадаша» («История новой литературы на иврите», 1930–49) И. Г. Клаузнер анализирует новую литературу на иврите с точки зрения ее вклада в национальное возрождение еврейского народа, подчеркивая ее идейные аспекты. Он подробно рассматривает биографии писателей и уделяет большое внимание влиянию европейской литературы на новую литературу на иврите. К той же школе принадлежит И. Ф. Лаховер. Ц. Войславский, И. Кешет, Ш. Цемах и Шимон Галкин применяют методы европейской литературной критики 2-й четверти 20 в., основываясь на психологических, философских, социологических и эстетических критериях. Ш. Цемах оценивает литературу с эстетических позиций и придает основное значение критерию художественности. Шимон Галкин раскрывает главным образом имманентный смысл литературных произведений и рассматривает процесс его создания на культурно-общественном фоне. Э. Штейнман рассматривает критику как одну из форм художественной литературы, выражающую мироощущение самого критика с помощью поэзии и прозы других авторов. А. И. Карив, И. Кохен (1905–1986), Б. И. Михали (1910–89), Ш. И. Пнуэли (1904–65), Ш. Кремер (1912–78) сопоставляли новую литературу на иврите в галуте и в Эрец-Исраэль, указывая на свойства, одновременно и роднящие и отличающие эти два потока литературы в диалектическом процессе преемственности еврейской культуры. В тот же период выступают виднейшие критики и литературоведы новой литературы на иврите Б. Курцвайль и Д. Садан, чья деятельность относится главным образом к периоду после восстановления Государства Израиль. В подмандатный период появились литературные журналы, важнейшие из которых (кроме упомянутых выше) — «Мознаим» (с 1929), орган Союза писателей, пишущих на иврите, «Гилйонот» (1933–54) под редакцией И. Ламдана, «Бустанай» (1929–39) под редакцией М. Смилянского и «Газит» (с 1932) под редакцией Г. Талпира (1901–90). Все ежедневные газеты на иврите в Эрец-Исраэль печатали по пятницам и накануне праздников особое литературное приложение.
Государство Израиль
. Катастрофа европейского еврейства и восстановление Государства Израиль — два исторических события, оказавшие решающее влияние на новую литературу на иврите в Израиле. За несколько лет до создания государства начала формироваться группа молодых писателей и поэтов, прозванных впоследствии Дор hа-Палмах (`Поколение Палмаха`). Впервые в новой литературе на иврите выступила значительная группа уроженцев Эрец-Исраэль, для которых иврит был родным, а порой также единственным языком их повседневной жизни и культуры. Разговорная речь в произведениях этих писателей, пересыпанная израильским сленгом, в корне отличается от лексики созданных до того произведений новой литературы на иврите. Однако за пределами диалога стиль писателей этого поколения не лишен некоторой книжной вычурности. Тематику их творчества составляют главным образом Война за независимость и предшествовавшая ей борьба ишува с мандатными властями. В большинстве своем сами писатели — активные участники этой борьбы и битв за право Израиля на существование. Им присуща упоенность великим свершением еврейской истории — восстановлением государственного бытия своего народа. В их рассказах, повестях и романах уделяется внимание не столько переживаниям отдельной личности, сколько настроениям коллектива, спаянного единой идеологией, жизнью в киббуце или мошаве, общим боевым заданием. Литература этого поколения проникнута сознанием начала новой эры в еврейской истории — эры самостоятельности, что вызвало появление нового литературного героя — полного жизненных сил гордого еврея, уроженца Эрец-Исраэль, который не подвергался гонениям властей и унижениям со стороны антисемитов. Поэтому для произведений этого поколения писателей характерен полный отрыв от традиций и психологии, выработавшихся за время двухтысячелетнего пребывания евреев в галуте в условиях постоянного преследования. Период Поколения Палмаха открывает в художественной прозе сборник рассказов И. Мосинзона «Афурим ка-сак» («Серые как мешок», 1946). За этим последовали ставшие популярными романы М. Шамира «Ху халах ба-садот» («Он шел по полям», 1947), «Тахат hа-шемеш» («Под солнцем», 1950), «Бе-мо ядав» («Своими руками», 1951). Значительным явлением в литературе Поколения Палмаха был пространный роман С. Изхара «Иемей Циклаг» («Дни града Циклаг», 1958) — эпопея о Войне за независимость. Применяя приемы литературы «потока сознания», С. Изхар пытается проникнуть в психологию своих персонажей и создает рельефные образы бойцов, совершающих подвиги по велению долга и далеких от какой-либо бравады и героического пафоса. Чрезвычайно богатый и колоритный стиль позволяет ему с одинаковым мастерством изображать картины природы и движения души. В конце 40–50-х гг. были созданы значительные художественные произведения о жизни киббуцов. Этой теме посвятили свои первые рассказы и романы Н. Шахам («Тамид анахну» — «Мы всегда», 1952, и др.), А. Мегед («Хедва ва-ани» — «Хедва и я», 1954) и чета Сенед, Александр и Ионат («Адама ле-ло цел» — «Земля без тени», 1950). Творчество молодых поэтов конца 1940-х – начала 1950-х гг. по тематике и направленности мало отличается от художественной прозы того периода. Поэзия остро реагирует на животрепещущие проблемы, порожденные великими свершениями, преломляет современные события через личные переживания и отражает настроения отдельной личности, включающейся в процесс становления еврейского государства и в его борьбу за существование. Стихотворения Х. Гури проникнуты романтическим идеализмом и идеалами рабочего движения в сионизме. Поэзия Б. Галая, несколько витиеватая по стилю, обильно насыщена ассоциациями, почерпнутыми из глубин еврейской и европейской культуры. А. Гилель в модернистских белых и свободных стихах воспевает строительство Израиля. Ш. Тан’и, Н. Ионатан и Эстер Рааб, не отклоняясь в стилистике от общего направления, придают новое звучание интимному восприятию природы Эрец-Исраэль. О. Рабин пытается в своих стихах философски осмыслить современность. А. Ковнер, переживший Катастрофу, противопоставляет переживаниям бойца Палмаха и Армии Обороны Израиля душевное состояние партизана-еврея в оккупированной Литве. А. Гилбоа воспринимает возрождение Израиля как апогей еврейской истории и, выражая глубоко личные чувства, создает в стихах мистическую атмосферу современного апокалипсиса. Поэтика этого периода следует принципам школы Шлёнского — Альтермана с незначительными отклонениями и нюансами. Лишь А. Гилбоа раздвинул ее жанровые рамки и, отказавшись от принятых в новой литературе на иврите середины 20 в. принципов стихотворной архитектоники и рифмовки, вводил новые внутренние ритмы, резкие переходы от одной внешней формы к другой в пределах одного стихотворения, которые отвечали переменам настроения. В этом смысле его поэзия представляет собой связующее звено между направлением А. Шлёнского и поэтикой следующего поколения, прозванной Шира цеира (`Молодая поэзия`), которая зародилась в середине 1950-х гг. Вне рамок господствующего направления 1940–1950-х гг. выступили поэты П. Саде, для лирики которого характерны мистические и метафизические мотивы, трактуемые в экзистенциалистическом ключе, Я. Орланд, И. Шалев, продолжающие традиции Х. Н. Бялика и Ш. Черниховского, и Ч. Карми, усвоивший приемы тонкой иронии современной английской и американской поэзии, а также А. Бертини и Д. Рокеах, испытавшие воздействие современных немецких и французских поэтов. На рубеже 1950-х и 1960-х гг. появляются в печати произведения начинающих писателей из среды уцелевших в Катастрофе, кошмар которой им пришлось пережить в детстве или юности. К. Цетник, И. Яоз-Кест (родился в 1934 г.), У. Орлев (родился в 1931 г.), Дж. Орбах (родился в 1922 г.) и Б.-Ц. Томер (родился в 1928 г.) своими описаниями мытарств восточноевропейского еврейства во время 2-й мировой войны показали, что все ужасы, зверства и плоды больной фантазии, смакуемые авангардистской западноевропейской литературой, ничто по сравнению с действительностью военных лет. В своих прозаических очерках и романе «Ло ме-ахшав ве-ло ми-кан» («Не теперь и не здесь», 1963) поэт И. Амихай сопоставляет в лирическо-рефлективной манере действительность с существованием евреев в диаспоре, обреченной на гибель, а Ш. Голан в строго реалистических рассказах и повестях, а особенно в романе «Мото шел Ури Пелед» («Смерть Ури Пеледа», 1971), мастерски описывает душевные конфликты переживших Катастрофу юношей, возникающие при их попытках включиться в среду израильской молодежи наравне с уроженцами Эрец-Исраэль. Всецело посвящено Катастрофе и ее последствиям творчество А. Аппельфельда. Сборники его рассказов «Ашан» («Дым», 1962), «Ба-гай hа-поре» («В плодородной долине», 1964), «Ке-меа эдим» («Как сто свидетелей», 1975) и др., повесть «Шаним ве-шаот» («Годы и часы», 1975), романы «hа-ор ве-hа-кутонет» («Шкура и рубаха», 1971) и «Тор hа-плаот» («Пора чудес», 1978) — исполненный трагического звучания монумент в память об уничтожении гитлеровцами трети еврейского народа. В импрессионистическом по манере повествовании, ведущемся от имени якобы безучастного рассказчика, который в коротких фразах фиксирует происходящее, развертывается страшная картина Катастрофы, еще более жуткая оттого, что изображена в сдержанных, приглушенных тонах. Она перерастает в травмирующий душу универсальный символ, воплощающий апокалипсическую по духу концепцию неизбежности заката цивилизации. В трилогии Наоми Френкель «Шаул ве-Иохана» («Саул и Иоганна», 1956–67) — хронике трех поколений еврейской семьи — на фоне событий между двумя мировыми войнами натуралистически описан кризис немецкого еврейства, пустившего глубокие корни в почву Германии. Х. Бартов изображает восприятие Катастрофы уроженцем Эрец-Исраэль. Герой романа «Пицей багрут» («Болезни созревания», 1965; в русском переводе «Возмужание», Тель-Авив, 1977) боец Еврейской бригады из Эрец-Исраэль, потрясенный встречей в конце 2-й мировой войны с евреями, уцелевшими после Катастрофы, оказался вынужденным пересмотреть свое (стереотипное для израильской молодежи) высокомерное отношение к евреям галута. Х. Бартов относится к более молодой ветви Поколения Палмаха. Но уже в поздних произведениях старших представителей этого литературного течения пробивается тенденция переосмыслить идеологические установки литературного направления, пересмотреть свое отношение к реальной действительности в Государстве Израиль и к формирующемуся в нем новому еврейскому обществу. Массовая алия из ближневосточных и восточноевропейских стран, состояние перманентной обороны, навязанной стремлением арабских стран уничтожить Израиль, сопоставление трудностей на пути бурного строительства древней родины и интеграции репатриантов из различных стран, воспитанных на различных культурах, контраст между идеализмом и подвижничеством прошлых поколений халуцим и погоней за материальными благами и высоким жизненным уровнем современного индустриального общества, — вся внутренняя напряженность, присущая проблематике созидания на решающих этапах истории, с растущей обостренностью отражается в новой литературе. Наиболее ярким произведением, четко представляющим разрыв между недавним прошлым в подмандатной Палестине и новой действительностью в Израиле, был роман А. Мегеда «hа-хай ал hа-мет» («Живой на мертвом», 1965; в русском переводе «За счет покойного», Тель-Авив, 1977). Метаниям израильской молодежи, упорно ищущей ответ на тревожащие ее вопросы, посвятили свое творчество Ш. Ниццан, Б. Таммуз, И. Орпаз и Й. Каньюк. И. Мосинзон, М. Шамир, Н. Шахам обратились к жанру исторического романа, преломляющего в перспективе двух или даже трех тысяч лет проблемы современности. Важнейший из этих романов — «Мелех басар ва-дам» («Царь тот же человек», 1954) М. Шамира. Более молодые писатели — И. Бар (родился в 1933 г.), Э. Бен-Эзер, И. Кназ, Г. Талпаз (родился в 1936 г.) посвятили произведения воспоминаниям детства, пытаясь обнаружить в нем духовные и социальные корни своего существования. Важнейшим представителем этой ностальгической литературы является Д. Шахар, рассказы которого, написанные как внутренний диалог и явно отражающие влияние М. Пруста, воспроизводят колоритную картину жизни еврейского Иерусалима в подмандатный период. Знакомые ему от рождения ментальность и своеобразный быт йеменских евреев в Израиле изобразил М. Табиб (1910–79) в рассказах, проникнутых тонким лиризмом, а процесс абсорбции в Израиле выходцев из других арабских стран правдиво описал Ш. Балас в романе «hа-мабара» («Временный лагерь для новоприбывших», 1964) и других рассказах и повестях. Огромной популярностью в Израиле и за рубежом пользуются многочисленные юморески, рассказы, пьесы, фельетоны и очерки юмориста Э. Кишона. Язвительной сатирой отличаются произведения Д. Бен-Амоца, а также утонченные, насыщенные порой изощренной символикой рассказы острого публициста А. Кейнана. В 1960-х гг. центральное место в художественной литературе начинает занимать группа писателей, которую принято называть Дор hа-медина (Поколение государства) или Новой волной. Изображая жизнь на фоне израильской действительности, эти писатели отвергают специфичность существования гражданина Израиля как еврея. В их произведениях проблематика отдельной личности в Израиле предстает как проявление «экзистенциального смятения» человека вообще. Общечеловеческие и личностные проблемы — трагизм существования индивидуума в технократическом и сверх меры стандартизированном обществе, бессилие человека перед вавилонским столпотворением наших дней, неверие в идеалы прошлого, кажущиеся наивными и несбыточными, страх перед будущим, грозящим водородной бомбой, — преобладают в произведениях прозаиков и поэтов Новой волны, равно как и налет утрированного индивидуализма и гипертрофированной эротичности, присущих западноевропейскому и американскому модернизму. Оставаясь в целом верными изображению реальной действительности, эти писатели в ряде произведений глубоко проникают в подсознательные пласты человеческой психики. Часть их произведений отмечена оттенком символизма или мистицизма. Контуры персонажей (большей частью — антигероев) выступают четко, их индивидуальное мировосприятие резко контрастирует с коллективным мировоззрением героев литературы Поколения Палмаха. Направленность творчества писателей Новой волны в большой мере предвосхитил П. Саде романом «hа-хаим ке-машал» («Жизнь как притча», 1958). Наиболее ярко воплотили тенденции Новой волны А. Б. Иехошуа в сборниках рассказов «Мот hа-закен» («Смерть старика», 1962), «Мул иеарот» («Перед лесом», 1968), «Тиша сиппурим» («Девять рассказов», 1970) и А. Оз в сборниках рассказов «Арцот hа-тан» («Земли шакала», 1965), «Ад мавет» («До самой смерти», 1971), «Хар hа-эца hа-раа» («Гора дурного совета», 1976) и в романах «Маком ахер» («Другое место», 1966), «Михаэль шелли» («Мой Михаэль», 1968), «Лагаат ба-маим, лагаат ба-руах» («Тронуть воду, тронуть ветер», 1973). Их произведения получили широкое признание в Израиле, а также за рубежом в переводе на многие европейские языки. В близкой манере написаны рассказы И. Элираза (родился в 1936 г.) и повести Амалии Кахана-Кармон. Стиль писателей Новой волны лишен какой-либо вычурности и непосредственно передает мысли и переживания автора и его героев, диалог естественным образом воспроизводит живую речь. В их прозе исторические пласты трехтысячелетней лексики иврита органически сливаются с новыми языковыми формами, возникновение которых обуславливается теми же законами, что и эволюционные процессы нового времени во всех языках современной мировой культуры. Второе поколение писателей, уроженцев Эрец-Исраэль, окончательно разрешило проблему полного возрождения иврита как современного литературного языка, стоявшую перед новой литературой на иврите со дня ее зарождения. В 1953 г. в литературном альманахе студентов «Ликрат» был опубликован манифест нового направления Шира цеира (`Молодая поэзия`), доминировавшего в израильской поэзии 1960-х — начала 1970-х гг. Манифест провозглашал примат личности над обществом и стремление, не подчиняясь какой-либо идеологии, выразить неповторимость человека как индивидуальности, что принципиально отличало эту программу от позиций предыдущего поколения поэтов, идентифицировавших себя с различными течениями в сионизме. Творчество поэтов этого нового направления явно отражает влияние крайне левых европейских течений, в особенности — Новых левых. Представителям Молодой поэзии удалось выразить сокровенные, сугубо интимные подсознательные движения и порывы души, прибегая то к символической форме, то к приемам натурализма, отталкивающего порой откровенностью. Молодая поэзия вводит новые контрастные обороты речи, в которых неприкрытая вульгарность соседствует с изысканной утонченностью. Крайне индивидуализированный стиль этих поэтов отмечен свободной ритмической композицией, зависящей от настроения автора и от лирического мотива, использованием аллитераций, внутренней (вне схемы строф) рифмовки, созвучий, подчеркивающих связь между звучанием стиха и его семантикой, а также словарно-синтаксической новизной. Сочетание новых приемов построения разговорно-речевых конструкций и лексики, опирающейся на библейские реминисценции, ярко выражает полярность, характерную для действительности, основанной на сопоставлении новейших достижений современной цивилизации с одной из древнейших культур. Характерными представителями Молодой поэзии являются И. Амихай, Н. Зах и Д. Авидан. И. Амихай подчеркивает крушение идеалов в современном мире, сохраняя надежду на их осуществление в будущем. Н. Зах, автор многих статей о теоретических основах новой поэтики, в своих стихотворениях пытается выразить отчужденность интеллектуальной, творческой личности в бездуховном обществе. Д. Авидан, самый эксцентричный из этих поэтов, преломляет цивилизацию бездушных машин и жестких стандартов через свое личное, несколько метафизическое восприятие, применяя поэтическую технику различных направлений модернизма 20 в. — от футуризма до сюрреализма. Тенденции Молодой поэзии продолжают Д. Пагис и А. Трайнин. Более упрощенной форме поэтики этого направления следуют М. Дор, М. Бен-Шаул (1930–2007) и Далия Равикович. А. Хус (родился в 1924 г.) и Т. Рибнер (родился в 1924 г.) в своих стихотворениях, отражая реакцию на модернизм Молодой поэзии, обращаются к формам неоклассицизма, оставаясь в основном в кругу тех же проблем и мотивов. Бурные политические события 1970-х гг. (Война Судного дня, заключение мира с Египтом), растущая напряженность на международной арене в связи с проблемой территорий, перешедших под контроль Израиля после Шестидневной войны, кипучая деятельность во всех сферах жизни в 3-м и в начале 4-го десятилетия существования Израиля, когда сложный процесс строительства возрожденного государства вступил в следующую, более высокую фазу, определили переломный характер общественной жизни в этот период. Столкновения идеологии различных поколений, этнических групп и слоев населения, поляризация мировоззрений четко оформившихся течений плюралистического израильского общества, влияние противоречивых духовных, культурных и общественных веяний Западной Европы и США и, в то же время, усилившаяся тенденция возврата к устоям еврейской религиозной традиции, способствовали расширению и углублению тематики новой литературы на иврите и породили новые формы, главным образом неореализм, доходящий до гротескного натурализма, а также широкое обращение к методам литературы «потока сознания». В 1970-х гг. протекает одновременно деятельность четырех поколений писателей: поколения догосударственного периода, писателей Поколения Палмаха (см. выше), Новой волны и, наконец, молодых писателей, вступивших в литературную жизнь именно в это десятилетие. Нередко представители старших поколений обращаются не только к тематике и проблематике, но и к литературным формам, принятым последними поколениями. В этих случаях, как правило, контраст между мировоззрением и идейными позициями поколения догосударственного периода и последующих выступает с особенной силой, но стушевываются различия между тремя поколениями, литературная деятельность которых проходила в Государстве Израиль. Зачинатели новейшего направления в израильской прозе, перейдя грань цинизма, нигилизма и декадентства, обратились к новой переоценке ценностей. С возникновением неоантисемитизма (завуалированного антисионистской терминологией), избравшего мишенью Государство Израиль как воплощение коллективного еврея, наделенного всеми отрицательными чертами, которые тысячелетиями приписывали ему христианские и мусульманские юдофобы, привело молодых писателей при изображении израильской действительности к перемещению центра тяжести в их творчестве. Подчеркивание элементов возрождения былого величия на древней родине уступило место поискам преемственности, часто диалектической, истории еврейского народа, находившегося около 2 тысяч лет в рассеянии. Они пытаются вновь обнаружить как связи, так и контрасты между экзистенциальным бытием еврейства, еще живущего большей частью в диаспоре, и жизнью израильтянина как еврея с его душевными и интеллектуальными метаниями и с его насыщенностью духовными ценностями иудаизма. Яркими выразителями новейшего направления в художественной прозе стали И. Бен-Нер, Я. Шабтай и Д. Шиц (родился в 1941 г.). Поэты Я. Хурвиц, М. Визельтир, Иона Волах и А. Шабтай, развивая индивидуализм Молодой поэзии, пришли к тотальному отрицанию каких-либо ценностей, кроме бытия отдельной личности, антигероя, поднятого до уровня персонажей греческой мифологии и классической трагедии. Однако в их же произведениях последних лет начинает проступать подспудный протест против нигилизма, и появляются симптомы сдвига в сторону поисков жизнеутверждающих основ в иудаизме. С творчеством этих поэтов резко контрастирует благородный лиризм иерусалимской поэтессы Зелды, овеянный грустью и проникнутый глубоко мистическим мировосприятием. В близком ключе развивается творчество молодой поэтессы Ривки Мирьям (родилась в 1952 г.). Молодые поэты и критики по-новому оценили творчество таких поэтов старшего поколения, как А. Иешурун (1904–92) и И. Тан-Пай. В середине 1970-х гг. выдвинулись писатели — выходцы из ближневосточных стран. С. Михаэль посвятил роман «Хасут» («Покровительство», 1978) описанию жизни еврея-коммуниста из Ирака, молодой поэт Э. Битон стремится синтезировать элементы арабской, еврейской и европейской культур; А. Шамош (родился в 1929 г.) в своих очерках и повестях освещает проблемы интеграции ближневосточного еврейства в Израиле. Популярными произведениями израильской прозы в 1980-х гг. стали романы Шуламит Хар’эвен «Бдидут» («Одиночество») и Х. Беера «Ноцот» («Перья»). Во втором из них описаны переживания мальчика из еврейской семьи, живущего в Иерусалиме первых лет восстановления Государства Израиль. В литературной критике новой литературы на иврите в Государстве Израиль ведущее положение занимают Б. Курцвайль и Д. Садан. Б. Курцвайль выявляет имманентную закономерность новой литературы на иврите и пытается проникнуть в ее эстетическую и духовную сущность. В ее секулярном характере он видит «расторжение союза с изначальным единством еврейской культуры» и анализирует сложные взаимоотношения между новой литературой на иврите и европейской литературой. Д. Садан рассматривает новую литературу на иврите как органическую часть новой еврейской литературы, возникшей после эмансипации на различных европейских языках, и прежде всего — на идиш. Исследователи новой литературы на иврите Д. Мейрон (родился в 1934 г.), Г. Шакед (родился в 1929 г.), Х. Барзел (родился в 1925 г.) и М. Пери (родился в 1942 г.) главным образом занимаются текстуальным анализом литературного творчества, опираясь на различные системы современного научного литературоведения. Регулярно выходит в свет печатный орган Союза писателей «Мознаим». Наряду с литературными альманахами Союза писателей важное место в развитии новой литературы на иврите принадлежит литературно-художественным журналам «Молад» (с 1948; редактор Э. Бройдо), «Кешет» (1958–76; редактор А. Амир), «Ахшав» (нерегулярно с 1957; ред. Г. Мокед, родился в 1933 г.), орган киббуцных движений «Шдемот» (с 1960), «hа-Умма» (с 1962), орган ордена имени В. Жаботинского, и ежегодник религиозного направления «Маббуа» (с 1963). В 1970-х гг. ведущую роль стал играть ежеквартальник «Симан криа» (с 1973), в котором наряду с произведениями израильских писателей широко публикуются переводы на иврит с европейских языков (в том числе с русского) и идиш. Новая литература на иврите с момента своего зарождения во второй половине 18 в. правдиво и без прикрас воплощала конфликты реальной действительности, заостряя их проблематику в национальном, духовном и общественных планах. Израильская литература продолжает эту традицию, сгущая порой краски при трактовке конфликтов, порожденных самоощущением отдельной личности в современном мире. Нередко такое сгущение красок приводит к некоторому искажению представлений о действительности, их смещению в сторону экзистенциалистического трагизма. Но именно эта черта придает израильской литературе глубину, стимулирует поиски нового содержания и новых форм и поднимает ее до уровня наиболее развитых литератур мира. Литературную жизнь в Израиле 1980-х гг. можно назвать интенсивной: на иврите появилось много самобытных произведений, некоторые привлекли внимание общественности и изданы небывалыми дотоле тиражами; многие книги израильских прозаиков, поэтов и эссеистов были переведены на иностранные языки, а иные авторы удостоились столь широкого признания, какое не выпало на долю даже классиков литературы на иврите. Серьезными изменениями и успехами отмечена прежде всего проза, в которой обозначился отход от принципов психологического реализма, доминировавших в 1970-е гг., и обновился круг тем. Поворотным моментом можно считать выход в свет в 1977 г. книги Я. Шабтая «Зихрон дварим» («Памятка»). Это многоплановый роман, где главный конфликт — соотношение экзистенциальной действительности молодежи 1960-х гг. с той реальностью, что составляла суть жизни поколения родителей — польских евреев, приехавших в Эрец-Исраэль в 1930-е гг. События в романе ограничены главным образом Тель-Авивом, городом, созданным поколением отцов, местом, где родилось и живет поколение детей. Автор исследует микромиры «рядовых» персонажей с различных точек зрения, обнажая связи между событиями, происходившими в разных местах и в разное время. Умело пользуясь всевозможными литературными приемами, важнейшими из которых для Шабтая являются языковые (внешне тексты выглядят как длинные периоды без знаков препинания), автор, в поисках глубинных причин и соответствий обнажает один покров за другим как в макрокосме романа, так и в его узловых точках — индивидуумах, в чьей жизни где-то в глубине есть надлом, некий шрам, оставленный иммиграцией. Подчеркнуто влияние этого надлома на поколение детей и, таким образом, на культурно-социальный облик многих слоев израильского общества, в частности и на те, что не могут выразить свое мироощущение. Для изображения последних Шабтай нашел особые приемы. В 1980-е гг. были усовершенствованы методы литературного творчества, которые до того оставались отдельными, не получавшими развития экспериментами. Эти единичные явления в израильской прозе предыдущих лет привлекли к себе в последнее десятилетие пристальный интерес критики и читателей, сумевших распознать в них зарождение новых литературных направлений. Таково, прежде всего, творчество И. Орена, который уже в начале 1950-х гг. публиковал фантасмагорические рассказы, где доминировал не повествователь, а эссеист и где сугубо светское мировоззрение автора тесно переплеталось с устремлением в мистику при осмыслении им судьбы и истории еврейского народа. И. Каньюк еще в 1960-е гг. в наиболее значительных романах отказался от изображения конкретной действительности и обратился к исследованию экстремальных ситуаций и роковых поражений, которые он впоследствии моделировал либо смешением разновременных элементов («hа-иехуди hа-ахарон» — «Последний еврей», 1982), либо с помощью гротеска («Адам бен-келев» — «Человек, сын пса», 1980). А И. Орпаз во всех своих произведениях искал новые решения и языковые приемы для точного выражения одиночества и отчужденности («Немалим» — «Муравьи», 1968; «Цед цвия» — «Охота на лань», 1967). Из упомянутых авторов И. Орен и в 1980-е гг. придерживался своей манеры (например, «Хамеш мегиллот афот» — «Пять летящих свитков», 1985), а И. Каньюк и И. Орпаз обратились к более традиционным приемам письма. Амалия Кахана-Кармон, которая еще в 1960-е гг. полностью отказалась от сюжетной прозы и занялась поиском выразительных средств, позволяющих обнажить скрытые пружины в отношениях между людьми и в противостоянии конкретного человека миру в целом, осталась и в 1980-е гг. верна себе. Вышедшую в 1983 г. книгу «Ле-ма`ла бе-Монтифер» («Наверху в Монтифере»; два рассказа и новелла) можно считать серьезным достижением писательницы-новатора, заставляющей своих героев участвовать в некоей псевдоевропейской жизни в непонятно какое время и в обстоятельствах, которые допускают вмешательство дьявольских сил. Выразить свое отношение к судьбе европейского еврейства во время Катастрофы стремились и стремятся многие молодые авторы (в том числе и те, чьи родители чудом избежали гибели). Однако теперь они ищут новые формы ответа на принципиальные и сложные вопросы, которые стало возможным задавать лишь недавно, когда Катастрофа все явственней предстает в перспективе времени и ощущение причастности к ней парадоксальным образом неотделимо от известной отстраненности. Даже после выхода в свет выдержанных в этом ключе книг таких авторов, как Д. Шиц (родился в 1941 г.), Савьон Либрехт (родилась в 1948 г.), Нава Семел (родилась в 1954 г.) и др., читатели были потрясены романом Д. Гроссмана «Айен эрех ахава» («Смотри слово `любовь`», 1986; русский перевод 1-й части — «Народ и земля», Иер., №6, 1987, №7, 1988). Это история жизненных испытаний мальчика, родившегося в Израиле у переживших Катастрофу родителей. На разных этапах своего духовного и интеллектуального взросления герой упорно силится понять смысл судьбы, постигшей родителей. В романе рядом с волнующим рассказом о том, как маленький иерусалимский мальчик старается воспроизвести и прочувствовать понятие «Катастрофа», идет повествование о подростке, вообразившем себя польским писателем Бруно Шульцем. Подросток продолжает следовать за своим героем вплоть до его гибели и превращения в лосося. В другой части книги юный герой сталкивает друг с другом престарелого детского писателя и впавшего в маразм бывшего начальника концлагеря, а в заключительной главе помещен словарь понятий, относящихся к Катастрофе, причем из них выстраивается судьба некоего человека, родившегося, выросшего, состарившегося и умершего в лагере уничтожения за одни сутки. В этом романе Гроссман нарушил традиционные представления о жанре и соединил в безупречном синтезе черты прозы позднего Ш. И. Агнона, итальянского прозаика П. Леви и немецкого романиста Г. Грасса. А. Аппельфельд начал с драматических новелл и коротких рассказов, в которых пытался проследить гибель евреев в Центральной Европе и взвесить цену их испытаний в лагерях и лесах, то есть с произведений, трактующих борьбу индивидуума за выживание в Катастрофе как борьбу жестокую и не всегда отвечающую нормам морали. К той же теме он подошел с несколько иных позиций в романе «Катерина» (1989). Героиня романа, украинская крестьянка, от лица которой ведется повествование, живет среди евреев. Еврейский образ мысли и представления о семье и семейных узах, реакция евреев на происходящее рядом переданы через восприятие женщины, которая была близка к евреям физически и душевно и, в то же время, отделена от них принадлежностью к иной культуре, а также атмосферой народных суеверий и духом христианства, впитанными ею с детства. Катерина провела долгие годы в тюрьме, куда попала за то, что убила убийцу своего сына, прижитого от еврея. В «автобиографическом» рассказе Катерины жизнь евреев до и во время войны предстает как массовое шествие навстречу собственной гибели. Д. Шица интересуют судьбы уцелевших в Катастрофе детей и подростков. В книге «Шошан лаван, шошан адом» («Белая роза, красная роза», 1988) тоскующие по дому и по человеческому теплу дети встречаются с теми, кто приехал в Эрец-Исраэль поколением раньше; с их помощью дети пытаются восполнить несостоявшееся детство. В романах «Ад олам ахакке» («Буду вечно ждать») и «Ависаг» (1990) языком чуть ли не научного исследования излагается история жизненного краха мужчины, который не может избавиться от впечатлений своего неблагополучного детства и не способен ни поддерживать серьезные отношения с матерью его детей, ни быть для них настоящим отцом. Многие зрелые писатели Поколения Палмаха вдруг обратились к новым сферам творчества или пересмотрели «традиционные» темы с иных позиций, потребовавших современных литературных приемов. Наиболее резкое изменение эстетики можно наблюдать в творчестве супругов Александра и Ионат Сенед, отошедших от реализма и обратившихся к «новому роману» французского образца. При этом они по-прежнему пишут о киббуце и о судьбе переживших Катастрофу евреев, которые надеялись вписаться в нормальную жизнь («Никра ло Леон» — «Назовем его Леон», 1985; « Оазис», 1988). Реалист Х. Бартов вынужден искать особые приемы, чтобы раскрыть новую для него тему (жизненные перипетии израильского писателя, уехавшего в США) и заново осмыслить, что значит быть израильтянином («Бе-эмца hа-роман» — «На середине романа», 1984). Шуламит Хар’эвен вообще перестала писать объемистые романы на темы современности и в начале 1990-х гг. опубликовала две новеллы на библейские темы: о странствиях сынов Израиля по пустыне («Соне hа-ниссим» — «Ненавидящий чудеса») и о начале заселения Земли обетованной («Нави» — «Пророк»). В рассказах Иехудит Хендель явно чувствуется автобиографическое начало (непросто быть женой художника и не поддаться воздействию его образов, непросто было и вновь увидеть Польшу), однако главную их силу составляют раздумья писательницы и точные, достоверно переданные впечатления, каждое из которых по-своему уникально. Н. Шахам добился серьезного успеха в рамках старых форм. Так, в «Ревият Розендорф» («Квартет Розендорф», русский перевод — издательство «Библиотека-Алия», Иер., 1994) его интересовал внутренний мир четырех музыкантов, приехавших в Эрец-Исраэль в 1930-е годы, и четыре рассказа о них, сплетающиеся в единое повествование, передают четыре разных взгляда на новую действительность. Как Хендел, так и Шахам, сам музыкант, с большим мастерством воплощают нетривиальный духовный мир деятелей искусства. Д. Шахар в трех первых томах серии «Хехал hа-келим hа-швурим» («Храм разбитых сосудов», начата в 1969 г.) нарушил линейное построение романа, вплетая в реалистический сюжет фантастические и сказочные эпизоды, и вышел за пределы традиционной тематики и методов письма в изображении модернизации еврейского общества в Эрец-Исраэль. После 1982 г. увидели свет три заключительных тома серии, в которых автор вернулся к традиционной структуре романа. К темам, уже затронутым ими в произведениях 1970-х гг., более зрело и сложно отнеслись И. Кназ и А. Б. Иехошуа. И. Кназ, после книги «Момент мусикали» («Музыкальный момент», 1980; четыре новеллы о детстве и возмужании), опубликовал квазиреалистический роман «Хитганвут иехидим» («Просачивание в одиночку», 1987) об обучении солдат-новобранцев в 1950-е гг. Усложненный разнообразием точек зрения (взгляд автора на действующих лиц, действующих лиц друг на друга) новый подход автора к теме, которая ранее трактовалась израильскими писателями как героическая, превращает военную базу и ее солдат в уменьшенную модель всего современного израильского общества, где тон задает поколение отцов — представители разных социальных слоев, репатрианты из Европы и с Ближнего Востока, городские жители и киббуцники. В 1990 г. А. Б. Иехошуа выпустил свой самый многоплановый роман «Мар Мани» («Господин Мани»), состоящий из пяти диалогов, причем в каждом из них читатель слышит голос только одного собеседника, и лишь по его репликам можно догадаться о словах и реакции других. Повествование свободно перескакивает от событий наших дней к 1890-м гг., а география романа включает Центральную Европу, Кипр, Грецию, Турцию и Израиль. Пять диалогов объединяет сага об одной еврейской семье, которая сумела выжить, несмотря на отторжение ее еврейскими общинами, будь то в диаспоре или в Эрец-Исраэль, и несмотря на проблемы самоидентификации (национальной, сексуальной, культурной), возникавшие в жизни всех ее поколений. Книга поражает не только формальным новаторством, но и глубиной проникновения в жизненно важные вопросы ответственности каждого человека перед самим собой и перед обществом. Она побуждает размышлять о рождении и развитии идей и их возможности привлекать последователей, причем автор весьма критически подходит к тем или иным условностям. Поскольку коллизии романа прежде всего психологического свойства, в нем нет недостатка в намеках, символах и аллегориях. Предыдущий роман А. Б. Иехошуа «Молхо» (1987) был посвящен пяти периодам в жизни стареющего мужчины, пытающегося сотворить себя заново после смерти жены. И хотя внешне это обычный психологический роман о душевных переживаниях героя, на самом деле и в нем автор настойчиво обращается все к тем же вечным вопросам человеческого существования, которые он начал остро ставить еще в ранних произведениях. В традиционно-реалистическом романе «Менуха нехона» («Истинное успокоение», 1982) А. Оз, как и многие его предшественники, исследует конфликт поколений в киббуце: отцы-основатели и их дети. В более поздней книге «Куфса шхора» («Черный ящик», 1987) писатель, используя не менее традиционную форму эпистолярного романа, вскрывает противоречия между представителями разных этнических и культурных групп народа Израиля. А в романе «Лада`ат иша» («Познать женщину», 1989) Оз прибегает к так называемому «тощему» (то есть лишенному литературной образности) языку, строя ретроспекцию тривиального героя, который всю жизнь посвятил службе в Мосаде (израильская разведка) и в конце пути оказался при том же, с чего начал, но уже без былых душевных и физических сил. И хотя Оз верен традициям жанра, умелое использование возможностей романа позволяет ему успешно разрабатывать новые темы. Война в Ливане, поляризация израильского общества, усиление экстремистских группировок как среди евреев, так и среди арабов, растущая напряженность на контролируемых территориях нашли отзвук в произведениях многих писателей, прежде всего — в эссе и публицистике. Острую полемику вызвали книги А. Оза «По ва-шам бе-Эрец-Исраэль» («По стране Израиля», 1983), Д. Гроссмана «hа-зман hа-цахов» («Желтое время», 1987) и его же роман «Хиюх hа-гди» («Улыбка козленка», 1983), лучшие главы которого описывают проживающих на территориях арабов и трудности, какими они видятся их мудрому старому соплеменнику. В философском эссе «hа-цальян hа-хиллони» («Светский паломник», 1982) И. Орпаз делится размышлениями о кризисе светской идеологии в Израиле и о проблемах, встающих перед неверующим человеком в условиях усиления религиозной ортодоксии. Острота этих проблем побудила некоторых писателей по-новому взглянуть на историю формирования Государства Израиль. И. Бен-Нер в романе «Протокол» (1983) осмысляет живучесть коммунистических иллюзий в еврейском ишуве 1920-х гг., М. Шалев в гротескном «Роман руси» («Русский роман», 1988) пытается отделить рациональное зерно от идеологического выверта в лозунге «возврат к земле», выдвинутом пионерами-переселенцами в Эрец-Исраэль, тогда как А. Оз в «Менуха нехона» подводит печальный итог наивным и утопическим воззрениям основателей киббуца. Мир арабской деревни — тема сложного романа «Арабески» (1986), написанного на иврите арабским поэтом-христианином А. Шаммасом (родился в 1950 г.). В повествовании прихотливо сплелись зарисовки современной жизни и народные предания, в нем отразились различные аспекты арабской культуры, отражающие национальный стиль мышления и своеобразный мир, где испокон века соседствовали хитрость и простодушие. Д. Б. Сери в книгах «Угийот hа-мелах шел савта Султана» («Соленые коржики бабки Султаны») и «Циппорей цел» («Птицы тени», 1987) рисует бытовую среду, словно обойденную современной цивилизацией, и тех восточных евреев, которые все больше и больше отстают от передового человечества, не имея возможности установить с ним контакт или понять происходящие в нем перемены. Писавший на идиш И. Бирштейн начал писать на иврите, когда ему уже минуло 60 лет. В его повести «hа-мутавим» («Биржевые дельцы») описано небольшое еврейское поселение в Израиле, которое автор воспринимает как новое воплощение безвозвратно ушедшего местечка, а скетчи «Кетем шел шекет» («Пятнышко тишины») рисуют эпизоды из жизни репатриантов из Восточной Европы, оказавшихся где-то на задворках израильского общества, а также из быта ортодоксальных евреев, умышленно отгородившихся от внешнего мира. Х. Беер в сатирическом романе «Эт hа-замир» («Соловьиная пора», 1987), стилизованном под манеру и лексику писателей Хаскалы, описывает жизнь хасидских общин в Израиле, причем место действия — военный раввинат. Ханна Бат-Шахар и Хая Эстер выпустили сборники коротких рассказов на темы специфических проблем женщин из ультрарелигиозных общин. Писательницы, живо интересующиеся именно женскими судьбами и чувствующие своеобразную неповторимость внутреннего мира женщин, создали в 1980-е годы ряд примечательных произведений. Так, Амалия Кахана-Кармон в ряде статей и в книге «Наверху в Монтифере» (см. выше) пытается найти некий код, с помощью которого можно распознать и понять женские чувства и реакции, не получившие доныне адекватного изображения в литературе на иврите. Рут Алмог последовательно анализирует женские типы, сознательно отвергая традиционные жанровые схемы (особенно в рассказе «Мавет ба-гешем» — «Смерть в дождь», 1982) и критикуя некоторые теории, возведенные двадцатым веком в непреложные истины (например, фрейдизм в «Ат, hа-зар ве-hа-ойев» — «Ты, чужой и враг»). В романе «Шоршей авир» («Корни в воздухе», 1987), действие которого происходит в начале 20 в. одновременно в Яффе и в Бейруте, а также в израильской деревне после создания государства и в Риме, писательница показывает противоречия между интересами индивидуума, в первую очередь женщины, и требованиями общества, все нормы в котором выработаны исключительно мужчинами. Проблемы личности в чужой и отчужденной среде особенно остро ставят молодые писатели 1980-х гг. И. Хофман, О. Кастел-Блюм и Ю. Шимони, культивируя, каждый на свой лад, позицию холодного, отстраненного взгляда на своих героев. Самый решительный из них, Хофман («Сефер Иосеф» — «Книга Иосифа», 1988; «Бернхардт», 1989), прибегает к характерному для иммигрантов 1930-х гг. смешению иврита и немецкого, чтобы более точно передать особое мировосприятие своих героев. (К подобному методу прибегал также упомянутый выше Д. Гроссман, у которого пережившие Катастрофу персонажи говорят на странной смеси иврита с идиш.) И. Хофман обнажает истинный облик действительности, представляя ее с различных точек зрения («Книга Иосифа»), или выводит серию эзотерических фрагментов, слагающихся в портрет некоего пожилого человека в момент его душевного краха («Бернхардт»). Орли Кастел-Блюм (родилась в 1960 г.) прибегает к абсурдным ситуациям, а Ю. Шимони пишет на смежных страницах два сюжета рядом, и две истории развиваются в книге в буквальном смысле параллельно, а герои их словно сошли с экранов коммерческого кино. Переосмысление готовых литературных форм и поиски новых, высокий профессионализм в использовании разнообразных языковых средств, убежденность в том, что литература позволяет понять и мир отдельной личности, и проблемы коммуникации — все эти черты характеризуют израильскую прозу 1980-х гг. Взыскательность авторов старших поколений и знание ими законов мастерства отразились на отношении к творчеству начинающих писателей: среди литературных дебютов 1980-х гг. оказалось немало произведений, вызвавших живой интерес читателей. После ухода из жизни ряда ведущих поэтов, которые создали свои каноны (как А. Гилбоа), вызывали своим творчеством ожесточенные споры (как Иона Волах, 1944–85) или как бы узаконили новые поэтические стили (Зелда; Д. Пагис, Я. Хурвиц), пришла пора пересмотреть вопрос о месте поэзии в жизни общества. Поэтические сборники последнего десятилетия отличаются эзотерическим стилем и трудными для расшифровки темами. У старейшего из поэтов, А. Иешуруна (1904–92), голос лирического героя занимает все больше и больше места, превращая стихотворение в дневник сиюминутных личных впечатлений, записанных лишь ему известным шифром. Однако художественные ассоциации поэта опираются на жизненный опыт, выходящий за рамки конкретной биографии: это традиционно еврейский бытовой уклад отцовского дома, алия в Эрец-Исраэль, столкновение различных культур (идишской, ивритской, арабской), скорбь по погибшим в Катастрофе родным и внутренний конфликт между желанием сберечь традиционную систему ценностей и стремлением остаться верным своему нерелигиозному мировоззрению. Лучшие его стихи, без сомнения, обладают силой эмоционально-интеллектуального воздействия. Молодые поэты-индивидуалисты, как и Иешурун, заимствуют языковые образы из коллективного опыта еврейской и европейских культур и вдохновляются им. Так, поэзия М. Гелдмана (родился в 1946 г.), отражающая поиски сексуальной самоидентификации автора в рамках семьи и общества в целом, использует стиховые формы лучших образцов европейской поэзии начала века, тогда как источниками ассоциативных образов поэту служат античность и Библия. Стихи И. Шарона посвящены частностям повседневной жизни поэта, но в основе сравнений и поэтических образов лежит коллективный опыт ишува в Эрец-Исраэль. М. Сартал (родился в 1942 г.), пишущий фантастические стихотворения вязкими длинными строками, словно создает свою личную мифологию, корни которой, однако, уходят в восточную еврейскую традицию и в каббалистическую литературу. И. Шейнфелд (родился в 1960 г.), поэт и литературовед, трансформировал традиции средневековой еврейской поэзии в Испании и стихотворения поэта 17 в. из Йемена Шалема Шабази для создания терпкой эротической или беспредельно печальной лирики. Война в Ливане стимулировала развитие гражданской поэзии, как правило декларативной, направленной против официальных установлений. Это послужило поводом для острых дискуссий о границах между политикой и поэзией. Но когда споры улеглись, оказалось, что среди множества выпущенных сборников есть ряд очень неплохих, например, лирический сборник А. Сивана, протестовавшего против человеческой черствости и недостатка гуманности, обнажившихся в критический момент, или книга выразительных политических стихов И. Лаора, непримиримого к несправедливости и моральной неустойчивости. Н. Зах, чьи стихотворения и критические эссе 1950-х гг. проложили путь новой израильской поэзии, опиравшейся на индивидуалистическую английскую, встал в авангарде тех, кто утверждал право на существование гражданской поэзии в моменты кризиса общественной морали, даже если приходится поступиться эстетическими критериями. В стихотворениях последних лет Зах реализовал декларированные им принципы: простые, окрашенные в критический тон строфы пришли на смену усложненности замысла и новаторской форме его более ранних произведений. Из поэтов поколения 1950-х гг. только Д. Пагис и А. Трайнин продолжали искать новые формы выражения. В последние годы жизни Пагис писал прозрачные стихотворения о болезненных переживаниях детства, проведенного в Европе. Возможно, сознавая приближение конца, поэт острее увидел происходящее. Его стихотворения в прозе, как и стихи, написанные по законам средневековых жанров загадки, шутки, но предназначенные для выражения чувств современного человека, показывают, что возможности поэзии на иврите еще далеко не исчерпаны. А. Трайнин, ученый и поэт, ищет вдохновение в физической лаборатории, чтобы с помощью поэзии в образном осмыслении материальных процессов постичь сложный мир человеческих отношений. Нарциссизм и эксгибиционизм прочно вошли в современную поэзию. А. Шабтай, преподаватель древнегреческой литературы и ее переводчик на иврит, описывает свою жизнь — брак, воспитание детей, развод — в виде эпиграмматических фрагментов, из которых можно составлять поэмы. Леа Аялон (родилась в 1950 г.) публикует стихи, темой которых служат желание и секс, любовь и искусство, представленные в стиле поп-арта, тогда как Хедва Харкави (родилась в 1941 г.) пытается переложить на язык поэзии ситуации, пограничные между здоровым и больным сознанием. Хамутал Бар-Иосеф публикует старые и новые стихи вперемешку, но все они отличаются сдержанностью, глубоко затаенной печалью и пристальным, но отстраненным самонаблюдением. Поэзия Зелды глубоко повлияла как на женскую поэзию, так и на поэзию религиозных поэтов-мужчин. И. Каплун — начавший писать очень рано поэт из семьи хабадников — является ярким продолжателем традиции Зелды: уверенность в поэтическом призвании дает ему силы задавать вопросы, обнажать кризисные ситуации, описывать любовь, где границы между духовным и земным так зыбки, возвращаться снова и снова к вечным темам поэзии. А. Косман касается главным образом перепадов настроения и сомнений верующего человека в поисках пути. Эстер Эттингер, Иехудит Мосил, Рут Блюмерт (родилась в 1943 г.) и другие поэтессы проложили в лирической поэзии свои линии, не идущие вразрез с их религиозным мировоззрением. Среди молодых поэтов, чей литературный стиль уже выкристаллизовался, наиболее оригинальным может быть назван Х. Шимел (родился в 1935 г.) — уроженец США, автор книги «Лоэль» (диалог с американским поэтом). С интересными стихами выступили А. Райх (родился в 1937 г.), Р. Сомек (родился в 1951 г.), Э. Мегед (родился в 1948 г.) и Майя Бежерано, а среди маститых — М. Дор, прекрасный лирический поэт, И. Яоз-Кест (родился в 1934 г.), который продолжает раздумывать над проблемами идентификации поэта, разрывающегося между памятью о стране рождения и жизнью в Эрец-Исраэль, между тягой к религиозной традиции и уходом от нее, а также Я. Бесер (родился в 1934 г.), до сих пор находящийся под влиянием русской послевоенной поэзии. И. Элираз (родился в 1936 г.) и Габриэла Элиша (родилась в 1954 г.), создавая свой «точный» поэтический стиль, постигли секрет краткости и оригинального видения мира. Жизнь в Израиле насыщена ассоциациями из далекого и не столь далекого национально-культурного прошлого, подвержена социополитическим изменениям, вторгающимся в жизнь индивидуума, и все это не может не сказаться особым образом на творчестве израильских писателей. В своих произведениях им приходится сталкиваться с проблемами, которые выходят за рамки «здесь и сейчас», давать ответы на бесчисленные вопросы, которые ставит динамичная израильская действительность. Сменяющиеся горизонты, драматические события, стремительное развитие языка требуют от авторов особой чуткости к литературным средствам, вынуждают их участвовать в нескончаемом поиске новых жанров и стилей, наиболее адекватно выражающих сложные мысли и идеи. Литература 1980-х гг. на иврите свидетельствует об успехе этих поисков.
Соединенные Штаты Америки
. Первые шаги новой литературы на иврите в США были сделаны во 2-й половине 19 в. выпуском периодического издания на иврите «hа-цофе ба-арец hа-хадаша» (1871–76; редактор Ц. Х. Бернштейн, 1846–1907), «hа-писга» (1888–1900) и «Нер hа-маарави» (1895, 1897; редактор З. Шор, 1844–1910). Популярностью пользовались сатиры Г. Розенцвейга (1861–1914), в которых он едко высмеивал бездуховность американских евреев и их стремление к материальному благополучию как к самоцели. В период между двумя мировыми войнами, с ликвидацией культуры на иврите в СССР, в США сложился второй по значению после Эрец-Исраэль центр новой литературы на иврите. В крупных городах, главным образом в Нью-Йорке, сосредоточилась значительная группа поэтов и писателей: И. Тверский, Шимон Галкин, А. Регельсон, Н. Штерн, И. Эфрат, И. Д. Беркович, М. Риболов, Ц. Секлер, Э. Э. Лисицкий, Х. Бавли (1893–1961), М. Файнштейн (1896–1964), Х. Фридланд (1892–1939), Б. Силкинер (1882–1933), И. Зильбершлаг (родился в 1903 г.), Ш. Гинцбург (1890–1944), Ш. Бланк (1891–1962), Р. Валенрод (1899–1966), А. Эпштейн (1880–1952), Д. Перский (1887–1962), М. Майзельс (родился в 1903 г.), Р. Авиноам-Гроссман (1905–74), Я. Кабаков (родился в 1918 г.). Все, кроме двух последних, — уроженцы России или стран Восточной Европы, и впоследствии большинство их переселилось в Эрец-Исраэль, где они продолжали творческую деятельность как израильские писатели. На их творчество в США оказывали сильное воздействие классическая и современные им английская и американская литературы. Писатели новой литературы на иврите в США переводили на иврит произведения этих литератур и опередили израильских писателей в освоении новых жанров, открыв таким образом новые горизонты для новой литературы на иврите в поэзии, художественной прозе и в методике литературной критики. Многие из их произведений посвящены истории Америки и ее современной жизни и не связаны с еврейской тематикой. В поэме «Мул охел Тиммора» («Напротив шатра Тимморы», 1909) Б. Силкинер описывает жизнь индейцев в период завоевания Америки испанцами. «Вигвамим шотким» («Молчащие вигвамы», 1933) И. Эфрата — лирическая поэма в прозе о любви белого американца и индианки-метиски. «Медурот доахот» («Гаснущие костры», 1937) Э. Э. Лисицкого — поэтическая обработка индейских легенд по образцу «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло. Все эти произведения проникнуты романтическим отношением к исчезнувшей цивилизации. Большой интерес проявляли представители новой литературы на иврите в США к негритянской культуре, в особенности к их народной и религиозной поэзии. Вслед за Х. Бавли стихотворения негритянских поэтов переводили на иврит Р. Авиноам-Гроссман, Ш. Гинцбург и И. Зильбершлаг. Э. Э. Лисицкий опубликовал сборник стихотворений «Бе-охолей Куш» («В шатрах чернокожих», 1953). Поэма И. Эфрата «Захав» («Золото», 1942) повествует о золотой лихорадке в Калифорнии (1849). В произведениях, описывающих жизнь еврейских эмигрантов в США, часто действуют американцы других национальностей. В поэзии и прозе Шимона Галкина, большей частью написанной и опубликованной в Израиле («Ширим» — полное собрание стихотворений, 1977; «Иехиэль hа-Хагри», 1928; «Ад машбер» — «На переломе», 1945; «Нехар» — «Чужбина», 1972) преобладает мотив поисков духовности в среде еврейской интеллектуальной молодежи США на фоне американского утилитаризма. Виднейшим современным поэтом новой литературы на иврите из числа тех немногих, что не переселились в Израиль, является лирик-модернист Г. Прайль, произведения которого отражают новейшие течения западноевропейской и американской поэзии. Еврейским мистицизмом проникнута поэзия А. Цейтлина (1898–1973). В литературоведении и критике проявили себя А. Эпштейн, автор обширного обзора «Софрим ивриим бе-Америка» («Еврейские писатели, пишущие на иврите, в Америке», 1953), живший в Торонто (Канада) И. Рабинович (1904–72), посвятивший ряд эссе новой литературе на иврите, и А. Банд (родился в 1929 г.), который тщательно исследовал творчество Ш. И. Агнона. В 1920-х гг. в США издавались на иврите литературные журналы «Миклат» (1919–20) и «hа-Торен» (1913–26). С 1939 г. регулярно выходит в свет основанный Х. Черновицем ежемесячник «Биццарон». В 1946–50 гг. в Нью-Йорке вышли в свет последние шесть томов (30–35) альманаха «hа-Ткуфа». В 1921 г. появилась в США первая ежедневная газета на иврите «hа-Доар» под редакцией М. Липсона (1885–1958), которая с 1923 г. выходит как еженедельник (до 1953 г. редактор М. Риболов, в 1953–59 — М. Майзельс, с 1959 г. М. Йинон /1895–1977/, его сменил И. Иври /родился в 1908 г./), в котором участвовали виднейшие представители новой литературы на иврите в США. Особой популярностью пользовались регулярно печатавшиеся в нем юморески Д. Перского. Центр новой литературы на иврите в США утрачивает свое значение по мере переселения большинства еврейских писателей в Израиль.
Советский Союз
. В 1917 г., после февральской революции, начался подъем новой литературы на иврите в России. Отмена цензуры и ограничений царского правительства вызвала усиленную деятельность издательств на иврите («Штыбель», «Омманут» и др.), выпускавших художественную и детскую литературу, а главным образом литературные журналы и альманахи. В течение 1917–19 гг. в России вышло в свет 188 названий различных изданий на иврите (включая религиозную литературу), из них 119 в Одессе, 25 в Москве, 18 в Киеве. С июля 1917 по сентябрь 1918 г. в Москве издавалась с короткими перерывами ежедневная газета на иврите «hа-Ам», которая придерживалась сионистского направления и отводила много места поэзии и художественной прозе. Ее редакторами были писатели и публицисты М. Гликсон (1878–1939), Ш. Черновиц, Бенцион Кац и М. Клейнман. В Одессе вышел в свет обширный литературный альманах «Кнесет» (1917) под редакцией Х. Н. Бялика (издание возобновлялось в Тель-Авиве в 1928 и 1936–46 гг.), появились альманахи «Оламену» (1917), «Решумот» (1918, редактор А. Друянов), «Эрец» (1918) и «Массуот» (1919), в котором публиковались произведения виднейших писателей новой литературы на иврите того времени. Там же в 1917–18 гг. регулярно продолжал выходить журнал «hа-Шиллоах» под редакцией И. Г. Клаузнера. Два особых номера были посвящены творчеству Х. Н. Бялика и Ш. Черниховского. Последним литературным журналом на иврите в Одессе был еженедельник «Баркай» (1919) под редакцией А. Литаи (1878–1952). В Петрограде были изданы два тома журнала «Хе-авар» (1918, редактор Ш. Гинзбург), посвященные истории евреев в России. В Москве в 1918 г. вышли первые три номера крупнейшего ежеквартальника на иврите «hа-Ткуфа», в котором публиковали свои произведения как маститые писатели того времени (Д. Фришман, И. Л. Б. Каценельсон), так и начинающие поэты и прозаики (Д. Шимонович, в Израиле — Д. Шимони; М. З. Вольфовский, 1893–1975; И. Лихтенбаум, 1895–1968; Э. Штейнман), а также критики (Д. А. Фридман, 1889–1957, и Н. Горен). Все они впоследствии продолжали литературную деятельность в Израиле. Этот расцвет новой литературы на иврите при советской власти был кратковременным. Евсекция объявила иврит «языком реакции и контрреволюции», а к концу 1919 г. печатание книг и периодических изданий на иврите было запрещено властями. В 1921 г. группа писателей новой литературы на иврите во главе с Х. Н. Бяликом эмигрировала по особому разрешению, и культура иврита на большей части территории бывшей Российской империи (Советский Союз в границах до 1939 г.), где почти столетие существовал крупнейший центр новой литературы на иврите, была фактически ликвидирована. Однако отдельные энтузиасты и их немногочисленные группы пытались бороться с запретом властей. Объявив себя убежденными коммунистами, они доказывали, что иврит как язык не содержит в себе ничего противоречащего советской идеологии. После огромных усилий им удалось добиться разрешения выпустить три литературные брошюры: программу-эссе Э. Штейнмана «hа-коммунист hа-иври» (Одесса, 1919), сборник «Цилцелей шема» («Звенящие кимвалы», Харьков, 1923) и три поэмы М.(Шмуэля) Новака, собранные в книге «Гааш» («Бушевание», Киев, 1923). Все эти издания были целиком посвящены патетическому прославлению октябрьской революции. В 1925 г. группа писателей Москвы и Ленинграда добилась разрешения на издание литературного сборника «Брешит» («Вначале»). Он был напечатан в Берлине в 1926 г., и лишь 300 экземпляров было разрешено ввезти в Москву. Несмотря на то, что в целом материалы сборника не противоречили коммунистической идеологии, официальные органы отказались его распространять, а подготовленный к печати второй выпуск не был опубликован. Сборник стихотворений «Алей асор» («Листы десятилетия», Харьков, 1927) Б. Цифрина (Фрадкин), посвященный 10-летию октябрьской революции, — последнее произведение новой литературы на иврите, изданной в Советском Союзе. Преследования и репрессии привели к тому, что писатели и поэты новой литературы на иврите продолжали литературную деятельность подпольно. Среди них — Шимон hа-Боне (Трибуков), М. Бат-Хама, Иохевед Бат-Мирьям, И. Матов (Иосифон Саарони; родился в 1901 г.; в Израиле с 1929 г.), М.(Шмуэль) Новак, И. Норман (1899–1971; в Израиле с 1927 г.), Азай (А. Закс), Д. Пинес (1900–61; в Израиле с 1930), А. И. Криворучка (Карив), Н. Шварц (погиб в советской тюрьме в конце 1930-х гг.). Поэма последнего «Кол дмей ахай цоаким» («Голос крови братьев моих вопиет»), написанная им в 1920-х гг. и посвященная судьбе евреев в годы гражданской войны, опубликована в Иерусалиме в 1976 г. Большинство оставшихся в СССР писателей публиковали свои произведения на иврите в Эрец-Исраэль (подчас под псевдонимами). Среди них крупнейшими поэтами были Х. Ленский и Э. Родин. Стихи и поэмы Х. Ленского, отмеченные высоким мастерством, несут на себе печать влияния русской и немецкой классической поэзии, главным образом А. Пушкина и Г. Гейне. Основное место в произведениях Х. Ленского занимают проникнутые ностальгией эпические картины быта еврейского местечка в Литве, описание жизни в советских лагерях принудительного труда на севере России и в Сибири, зарисовки северных пейзажей. Он перевел на иврит значительную часть эпоса вогулов «Книга тундры». Его произведения публиковались в периодической печати Эрец-Исраэль, где были изданы также тремя сборниками «Ширей Х. Л.» («Стихи Х. Л.», 1939), «Хе-анаф hа-гадуа» («Отрубленная ветвь», 1954) и «Ме-эвер нехар hа-Лете» («По ту сторону Леты», 1960). В сборник «Хе-анаф hа-гадуа» вошли также произведения Э. Родина. Его поэзия навеяна творчеством Х. Н. Бялика. В сборнике «Би-фат нехар» («На окраине чужбины», Тель-Авив, 1938) он воспевает свою преданность ивриту. Цикл стихотворений «Ла-бен» («Сыну», Тель-Авив, 1943) посвящен сыну поэта, погибшему на фронте во время 2-й мировой войны. Как прозаики в советское время выступают А. Фриман, Ц. Прейгерзон, Ц. Плоткин (настоящее имя М. Д. Абрамсон; другие псевдонимы М. Хьёг, Ш. Ш. Рон) и Б. М. Вайсман. В романе «1919» (тома 1–3, Тель-Авив, 1930–68) А. Фриман широкими мазками рисует картину жизни еврейского местечка на Украине в период гражданской войны. Ц. Прейгерзон публиковал в периодической печати Эрец-Исраэль реалистические рассказы, а также стихи. В его романе «Эш hа-тамид» («Вечный огонь», Тель-Авив, 1968; издан под псевдонимом А. Цфони) мастерски изображены страдания еврейства на юге России во время 2-й мировой войны, его борьба против нацистских оккупантов, усилия евреев сохранить человеческий облик в нечеловеческих условиях Катастрофы и пробуждение в них национального самосознания. Посмертно изданная книга Ц. Прейгерзона «Иоман зихронот. 1949–1955» («Дневник воспоминаний. 1949–1955», Тель-Авив, 1976) рассказывает о годах, проведенных автором в тюрьмах и лагерях принудительного труда. Скорбью о гибели еврейской культуры в Советском Союзе и глубокой любовью к Израилю проникнут «Иоман махтерет иври» («Подпольный ивритский дневник», Тель-Авив, 1973; издание неполное) Б. М. Вайсмана. Стихотворения, а также рассказы и повести из жизни еврейской интеллигенции в России писал Ц. Плоткин. Сборник его рассказов «Ме-эвер ми-шам» («Оттуда», Иерусалим, 1959; издан под псевдонимом Ш. Ш. Рон) в строго документальной манере повествует о жестокой реальности еврейского существования в Советском Союзе. Отрывки из романа «Ло ве-хен» («Нет и да», Тель-Авив, 1978) пронизаны тонкой иронией. Несмотря на отрыв от центров новой литературы на иврите, язык писателей на иврите в Советском Союзе богат и разнообразен, а манера письма мало чем отличается от стиля таких классиков новой литературы на иврите, как М. И. Бердичевский, И. Х. Бреннер и Д. Фришман. Огромный интерес вызвал опубликованный в 1969 г. в Израиле монументальный труд Б. Гапонова — перевод с грузинского языка на иврит эпоса Ш. Руставели «Витязь в тигровой шкуре», а также его перевод на иврит стихотворений и прозы М. Лермонтова. И. Каганов (1905–78) сочинял стихотворения на иврите в лагерях и тюрьмах, храня их в памяти. В 1978 г. в Израиле изданы сборники его стихотворений «Бе-кол шофар» («Гласом шофара») и отрывки из философского сочинения «Сефер hа-тамир» («Книга сокрытого»). В конце 1960-х и в 1970-х гг. публиковали в Израиле на иврите сочинения и переводы М. Гиттерман, М. Занд, И. Клейнман (умер в 1976 г.), И. Минц и др. Стихотворение М. Занда «Слах» («Прости», опубликовано под псевдонимом М. де-Разин; автор музыки Ц. Бен-Порат, родился в 1930 г.), а также песня И. Рошаля (родился в 1948 г.; автор слов и мелодии) «Кахол ве-лаван» («Белый и голубой») пользовались популярностью как выражение борьбы советских евреев за право алии. Примечание: В ЭЕЭ ГОТОВИТСЯ К ПУБЛИКАЦИИ ОБНОВЛЕННАЯ ВЕРСИЯ СТАТЬИ (по состоянию на январь 2012 г.)
- Уведомление: Предварительной основой данной статьи была статья ИВРИТ НОВАЯ ЛИТЕРАТУРА в ЭЕЭ
