Фольклор. Отражение фольклора в литературе на идиш, в новой литературе на иврите и в русско-еврейской литературе

Вы находитесь на сайте "Архив статей из ЭЕЭ и статей на еврейские темы из Википедии"

Версия 18:25, 24 апреля 2012

Источник:

Тип статьи: Регулярная статья

Фольклор. Отражение фольклора в литературе на идиш, в новой литературе на иврите и в русско-еврейской литературе

На протяжении своей многовековой истории вплоть до нового времени литература на всех еврейских языках и диалектах базировалась на фольклорной основе. Это в полной мере относится к литературе на идиш, которая пронизана фольклором в двух аспектах: 1) единицы словесного фольклора, вкрапленные в язык литературных произведений, и 2) элементы обрядово-бытового фольклора в содержании литературных произведений.

Первый аспект является следствием особенностей исторического развития языка идиш, который из примерно тысячи лет своего существования почти девятьсот лет был языком в основном разговорным, служил повседневным бытовым потребностям большей части европейского еврейства. В результате идиш обогатился непропорционально (по сравнению с другими европейскими языками) большим количеством фольклорных единиц, свойственных народной разговорной речи. Поэтому естественно, что языковое полотно произведений классиков литературы на идиш, отображавших традиционный уклад народной жизни, чрезвычайно насыщено пословицами, поговорками, фразеологизмами и т. д., особенно в прямой и диалогической речи персонажей. Этот аспект очевиден в творчестве всех классиков литературы на идиш: в произведениях Менделе Мохер Сфарима «Фишке дер крумер» («Фишка Хромой»), «Масоэс Биньомин hа-шлиши» («Путешествия Вениамина Третьего»), «Ди кляче» («Кляча») и многих других; в сборнике рассказов И. Л. Переца «Хасидиш» («Хасидские рассказы») и «Фолкстимлихе гешихтн» («Народные предания»), но особенно фольклоризован язык героев Шалом Алейхема, который буквально «стенографировал» народную речь, не приукрашивая ее, а лишь придавая ей художественную нагрузку. Произведения Шалом Алейхема остаются по сей день общепризнанным образцом народной речи на идиш.

В фольклорном пласте языка идиш прослеживаются две речевые традиции: религиозно-культурная и народно-бытовая. В литературе на идиш влияние той или иной фольклорно-речевой традиции определяется главным образом фоном, на котором разворачивается действие произведения. Так, в произведениях И. Л. Переца, С. Ан-ского, Ш. Аша, И. Опатошу, Д. Пинского и др., в которых изображена еврейская ортодоксальная среда, в частности, хасидская, отчетливо прослеживается религиозно-культурная традиция, то есть речь персонажей изобилует цитатами из Библии, отрывками из молитв, изречений мудрецов и т. д.; в их речи относительно высок процент употребления гебраизмов. В то же время у Менделе Мохер Сфарима, Шалом Алейхема, Дер Нистера, Д. Бергельсона и других речь героев насыщена народными пословицами и поговорками в гораздо большей степени, чем цитатами религиозного содержания.

Второй из указанных аспектов пронизывает всю идишскую литературу в ее различных жанрах. Это относится к описанию как различных сторон духовной и материальной культуры, обычаев, обрядов и верований, так и разнообразных проявлений народного быта. Практически все крупные идишские писатели нередко черпали сюжеты для своих произведений в сокровищнице народных легенд и сказаний, а также в богатейшем библейском и религиозно-духовном материале.

Библейская тема особенно широко отражена в драматургии на идиш: «Шуламис» («Суламифь») и «Бар-Кохба» А. Гольдфадена, «Мегилас Эстер» Д. Гофштейна, «Йифтох-шпил» («Действо об Ифтахе») М. Альтмана, «Шуламис», «Бар-Кохба» и др. Ш. Галкина, «Дер гойлем» («Истукан») Х. Лейвика и др. К библейской тематике неоднократно обращался и романист Ш. Аш, например, в романах «Дер Нови» («Пророк») и «Дер ман фун Нойцерес» («Человек из Назарета»). Его роман «Киддуш hа-Шем» («Во славу Божию») вобрал в себя множество народных мотивов, связанных с хмельничиной (см. Б. Хмельницкий). Романы Ш. Аша «Дер тилим-ид» («Чтец псалмов») и И. Опатошу «Ин пойлише велдер» («В польских лесах») представляют собой произведения, глубоко пронизанные фольклорной культурой хасидизма. Содержание многих произведений И. Башевиса-Зингера зачастую основано на народной мистике и фольклорных представлениях о потустороннем мире.

Среди израильских писателей, пишущих на идиш, фольклорными мотивами в значительной степени пронизаны произведения тех авторов, которые испытывают ностальгию по былому миру еврейства Европы, например, М. Цанина, А. Карпиновича и др.

Иврит новая литература, в отличие от литературы на идиш, не отличается особой широтой отражения фольклора. Поэты и писатели эпохи Хаскалы стремились решать задачи национально-культурного плана. У некоторых писателей тяга к общественной справедливости выражалась в сочувствии к социализму, у многих идея национального возрождения принимала форму сионизма. С этими устремлениями связана, с одной стороны, идеализация далекого прошлого, особенно библейской эпохи, и подчеркивание мрачных сторон в повседневной действительности местечка, в том числе отрицательное изображение народных поверий и обычаев, — с другой. Свобода обращения к фольклору ограничивалась у ивритских писателей эпохи Хаскалы и языковым фактором: ни для авторов, ни для читателей иврит не был ни родным, ни разговорным языком.

Фольклор часто проникал в произведения раннего периода иврит новой литературы при посредстве идиш. Например, в созданных на иврите произведениях Менделе Мохер Сфарима, как и в его произведениях на идиш (см. выше), ощутимо воздействие фольклора. Пограничное положение между новой ивритской литературой и идиш литературой занимает проникнутая фольклорной стихией литература хасидизма (см. Идиш литература. Новая литература до Первой мировой войны). Целый ряд входящих в этот круг произведений выходил на идиш и на иврите одновременно (в том числе «Сиппурей маасийот» рабби Нахмана из Брацлава), а зачастую — сначала на иврите, затем на идиш. Многие сборники хасидских рассказов на иврите с самого начала предназначались для перевода на идиш, они были ориентированы на идишского читателя, да и сами авторы-составители слышали эти рассказы на языке идиш. Несмотря на то, что ивритское издание на год–два опережало издание на идиш, именно последнее можно считать оригиналом. Одним из немногих литераторов, которые обрабатывали хасидские рассказы на литературном иврите эпохи Хаскалы, был Яаков Дрикман (1847–99). Тем не менее даже в такой обработке тематика и идеологическая направленность хасидских рассказов не позволяют включить их в рамки иврит новой литературы.

Возможность обогащения литературы на иврите фольклорной стихией реализовалась в творчестве таких двуязычных писателей следующего поколения, как И. Л. Перец, С. Фруг и И. Штейнберг. В отличие от авторов эпохи Хаскалы они уже не считали соблюдающих традиционный образ жизни евреев, в первую очередь хасидов, своими врагами, отсюда и интерес к быту и фольклору этой среды. Язык писателей эпохи национального возрождения менее высокопарен, чем у поколения Хаскалы, что также способствовало отражению фольклора в литературе. Благодаря взаимодействию с фольклором и идиш литературой усилилось проникновение элементов языка идиш в литературный иврит. Многие написанные на идиш и насыщенные фольклорными традициями книги после перевода на иврит приобретали статус самостоятельных произведений ивритской литературы. Таковы сочинения Шалом Алейхема в классическом переводе И. Д. Берковича, «Диббук» С. Ан-ского — пьеса, в которой, несомненно, сказался и его научный интерес к фольклору, — в переводе Х. Н. Бялика. Переводы на иврит книг И. Зингера и Ш. Аша, хотя и не воспринимались как вполне оригинальные ивритские произведения, обогащали иврит новую литературу, лишали ее язык излишней выспренности, вводили в нее народное начало. Благодаря этим влияниям элементы фольклора стали встречаться и у тех авторов, которые критически относились к традиционному еврейскому укладу жизни. Это характерно для творчества Х. Н. Бялика, Ш. Черниховского, З. Шнеура и особенно М. И. Бердичевского, у которого романтический протест против традиционного иудаизма сочетался с любовью к еврейскому народному творчеству. Бердичевский не только широко использовал фольклор в своих художественных произведениях, но и активно занимался еврейской фольклористикой (см. ниже).

Ивритские писатели в Эрец-Исраэль, не находя в суровых буднях халуцим яркого фольклорного материала, в зависимости от своего прошлого опыта и идеологической ориентации опирались на фольклор тех групп населения, которые не относились к так называемому новому ишуву. Окрашенные мистикой фольклорные мотивы, пронизывающие творчество Ш. И. Агнона, связаны в основном с традициями еврейского местечка и религиозных кругов Иерусалима. Х. Хазаз много почерпнул из фольклора йеменских евреев, а И. Бурла — из фольклора сефардов. С. Изхар в поисках «естественного» идеала обращался к фольклору арабов и друзов. Тенденция обращения к фольклору экзотических для выходцев из Европы еврейских общин продолжалась и у писателей следующего поколения: М. Тавив (1910–79) опирается на фольклор йеменских евреев, И. Бар-Иосеф — на фольклор «старого ишува», А. Шамош — евреев из Халеба, С. Михаэль — евреев Ирака.

Отражение в литературе новых израильских фольклорных тенденций носит весьма спорадический характер. Подобные элементы заметны в «легкой» поэзии Н. Альтермана и особенно в его песенных куплетах, которые поэт не включал в свои сборники, в сатирических интермедиях, которые шли на сцене существовавших еще до провозглашения государства сатирических театров, в первую очередь «Мат’атэ», а затем военных ансамблей (см. Театр. Театр в Израиле. Театр на иврите до основания государства, Театр. Театр в Израиле. После провозглашения государства) и нередко выраставших из них эстрадных трупп. Репертуар для этих коллективов писали такие талантливые авторы, как Х. Хефер, Э. Кишон, Д. Бен-Амоц. Впоследствии они широко использовали элементы военного фольклора и в своих юмористических произведениях, не предназначавшихся для сцены. Так, в «Ялкут hа-кезавим» («Мешок брехни», 1956) Д. Бен-Амоца и Х. Хефера невозможно отделить подлинный фольклор, собирателями которого выступают авторы, от его авторской стилизации. Фольклорными мотивами насыщены и газетные фельетоны Б. Таммуза и А. Кейнана.

Еврейский фольклор почти не присутствует в русской литературе, изредка встречается лишь обработка или вкрапление в текст повествования аггадических и исторических легенд и преданий (например, В. Короленко «Сказание о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды» /1886/; Д. Мордовцев «Между Сциллой и Харибдой» /1892; сцена гибели Рахили/; М. Горький «Легенда о еврее» /1896/).

Иначе обстояло дело в русско-еврейской литературе — уже в первых крупных периодических изданиях «Рассвет» и «Восход» читатель постоянно встречал обработку, а иногда и просто запись произведений еврейского фольклора. Однако как фактор художественной литературы еврейский фольклор в литературе на русском языке впервые был представлен в творчестве С. Фруга: стихотворение «Легенда о чаше» (1882), сборники «Думы и песни» (СПб., 1887), «Эскизы и сказки» (СПб., 1898), ему же принадлежит авторизованный перевод на русский язык составленной Х. Н. Бяликом и И. Х. Равницким «Аггады» (ч. 1–2, Одесса, 1910–19). С. Ан-ский, особенно в поздний период творчества, почти целиком посвятил себя переработке народных сказаний и хасидских легенд (поэма «Суд» /сказание/, баллада «Мешочек муки» /народная легенда/, рассказ «Мсират-нефеш», в который включена запись народного сказания о так называемом Мстиславском буйстве; мидрашистская «Страшная и удивительная история про четырехвратную башню в городе Риме», легенда о деяниях Исраэля бен Элиэзера Баал-Шем-Това «Осмеяние» и мн. др.).

Среди ранних произведений И. Бабеля — рассказ «Шабос-Нахаму» (1918), который входил в планировавшийся цикл о Гершеле Острополере. В советской литературе на русском языке с начала 1930-х гг. не осталось места для еврейского фольклора. В цикле романов Г. Кановича (1970–80-е гг.), посвященных жизни еврейского местечка конца 19 в. – начала 20 в., элементы фольклора искусно вплетены в текст. В русской литературе в Израиле темы еврейского фольклора широко использованы в мистической прозе Э. Люксембурга (повести «Третий храм», 1975; «Десятый голод», 1985) и в повести Ф. Канделя «С того дня и после» (1997), пронизанной фольклорными и мидрашистскими элементами (написал также повесть «Люди мимоезжие» /1984–85/, созданную на основе русского фольклора).

Уведомление: Предварительной основой данной статьи была статья ФОЛЬКЛОР в ЭЕЭ